Говард Лавкрафт - Мифы Ктулху
Лайамон помолчал, раскурил тонкую коричневую сигару. Дым окутал Десмонда — и, вопреки ожиданиям, он вовсе не ощутил характерного запаха дохлой летучей мыши, которую как-то раз использовал для опытов.
— Каждый мужчина, каждая женщина сами определяют свою судьбу. Но на вашем месте я бы решал побыстрее. Я за вами приглядываю, а ваша карьера здесь во многом зависит от моей оценки вашего характера и возможностей. Всего хорошего, Десмонд.
И старик покинул гостиную.
— О чем это вы? — недоуменно осведомился Трепан.
Десмонд не ответил. Просто постоял с минуту, пока Трепан нервно топтался на месте. Затем распрощался с толстяком и неспешно вышел за дверь.
Вместо того чтобы вернуться в общежитие, Десмонд отправился прогуляться по кампусу. Впереди замерцали красные огни; он подошел поближе — посмотреть, что происходит. Перед двухэтажным зданием стояли две машины, одна — с отличительными знаками полиции кампуса, вторая — «скорая помощь» из университетской больницы. На первом этаже некогда размещалась бакалея, как явствовало из надписи на грязном витринном стекле. Краска облупилась и внутри, и снаружи; в самом помещении со стен осыпалась штукатурка, и взгляду открылось основание из дранок. На голом деревянном полу лежали три трупа. В одном Десмонд узнал того самого юнца, что стоял прямо перед ним в очереди к регистрационному столику. Парень лежал на спине, широко раззявив рот в обрамлении чахлых усиков.
К витринам уже приникли зеваки. Десмонд полюбопытствовал, что произошло. Седобородый мужчина, предположительно профессор, пояснил:
— Да такое каждый год повторяется в эту пору. Сопляков заносит — и они пробуют такое, на что не всякий магистр осмелится. Такие вещи строго запрещены, но юных идиотов разве остановишь?
На лбу у трупа с усиками красовалось огромное круглое черное пятно — возможно, ожог. Десмонду захотелось рассмотреть клеймо поближе, но санитары, прежде чем выносить тело, набросили на лицо одеяло.
— Теперь ими займутся университетская полиция да здешние врачи, — объяснил седобородый старик. И коротко хохотнул. — Городская полиция в кампус и носа не сует. Родственникам сообщат, что ребята погибли от передоза героина.
— И что, никаких проблем не возникает?
— Разве что иногда. Случается, приезжают частные детективы, но надолго не задерживаются.
Десмонд быстро зашагал прочь. Итак, решение принято. Вид этих трех трупов потряс его до глубины души. Он вернется домой, помирится с матерью, распродаст все книги, на собирание и изучение которых затратил столько времени и денег, начнет писать детективы. Он уже поглядел в лицо смерти, а если он сделает то, о чем помышлял (чисто теоретически, разумеется, в качестве своего рода психотерапии), то увидит и ее лицо. Мертвое. Нет, ни за что.
Когда он вернулся в свою комнату в общежитии, телефон все еще звонил. Десмонд подошел к нему, протянул руку, подержал над трубкой какое-то время — и снова отдернул. По пути к кровати он заметил, что бутылку из-под кока-колы из дыры в плинтусе опять вытолкнули или выдернули. Десмонд опустился на колени и с силой загнал ее обратно. Из-за стены донеслось тихое хихиканье.
Десмонд плюхнулся на продавленную постель, достал из кармана пиджака блокнот и принялся прорисовывать карандашом запечатленные в памяти пиктограммы. На это у него ушло полчаса: от точности воспроизведения зависело очень многое. Телефон звонил не умолкая.
Кто-то забарабанил в дверь:
— Ты вернулся, я своими глазами видел! Сними трубку или выруби его на фиг! Или я тебе ведро на голову надену!
Десмонд не ответил — даже с кровати не приподнялся.
Одну из пиктограмм он намеренно исключил из последовательности. Теперь карандаш замер в дюйме от пустого пространства. На другом конце провода сидит женщина — очень толстая, очень старая. Это сейчас она стара и безобразна, но она родила на свет его, Десмонда, и еще много лет после того сохраняла былую красоту. Когда умер отец, она нашла работу — чтобы содержать дом и сына на том уровне, к которому они с матерью привыкли. Она трудилась не покладая рук, чтобы оплачивать обучение сына в колледже и прочие его потребности. Она продолжала работать до тех пор, пока Десмонд не продал свои первые два романа. А потом расхворалась, как раз когда он стал приводить в дом потенциальных кандидаток в жены.
Она любила его, но упрямо не желала отпускать — а подлинная любовь не такова.
Ему никак не удавалось вырваться из-под материнской опеки — а значит, несмотря на все возмущение, какая-то его часть все-таки дорожила золотой клеткой. Но вот в один прекрасный день он решил шагнуть навстречу свободе. Все пришлось проделать тайно и быстро. Десмонд сам себя презирал за страх перед матерью, но он таков, каков есть. Если он задержится в университете, она непременно сюда приедет. А этого он не вынесет. Придется возвращаться домой.
Десмонд посмотрел на телефон, приподнялся было с кровати — и рухнул обратно.
Что делать? Можно, конечно, покончить с собой. Он обретет свободу, а она поймет, как он на нее злился. Телефон вдруг умолк — Десмонд аж вздрогнул. Значит, отстала до поры до времени. Очень скоро она опять за свое возьмется.
Десмонд посмотрел вниз, на пол. Бутылка выдвигалась из дыры — понемногу, рывками. За стеной кто-то (или что-то?) твердо решился настоять на своем. Сколько раз он подступался к дыре — и обнаруживал, что путь заклинило? Слишком часто, пожаловался бы этот кто-то, если бы обладал разумом. Но — не сдавался. И в один прекрасный день ему может прийти в голову решить проблему, убив того, кто всему виной.
Однако ж если этот кто-то устрашится превосходящих размеров своего врага, если ему недостанет храбрости, то оно так и будет выталкивать бутылку из дыры. И…
Десмонд глянул на блокнот — и содрогнулся. Пустое место было заполнено. Там красовалось изображение Котоиаида — если приглядеться, так даже некоторое сходство с матерью угадывалось.
Или он, погрузившись в мысли, бессознательно дорисовал недостающий знак?
Или фигура образовалась сама собою?
Неважно. В любом случае, он знает, что делать.
Скользя взглядом от одной пиктограммы к другой, Десмонд произносил нараспев слова давно мертвого языка, чувствуя, как что-то исторглось из груди и теперь перетекает в живот, в ноги, в горло и в мозг. Вот Десмонд произнес имя великана — и символ Котоиаида словно бы запылал огнем под его неотрывным взглядом.
Едва отзвучали последние слова, в комнате сгустилась тьма. Десмонд встал, включил настольную лампу, вошел в тесную, грязную ванную комнату. Но в зеркале отразилось лицо не убийцы, а шестидесятилетнего старика, который прошел через тяжкое испытание и пока еще не вполне уверен, что все закончилось.
