Говард Лавкрафт - Мифы Ктулху
Спустя минуту или около того рука Трепана легла на его плечо. Он обернулся, опустил руки. Толстяк протягивал ему нестандартно высокий, но довольно тонкий том, переплетенный в кожу, испещренную маленькими темными бугорками. Десмонд удивился: на полке он этой книги не видел.
— Я ее дезактивировал, — объяснил Трепан. — Вот. Держите. — Он глянул на часы. — На десять минут должно хватить.
На обложке не значилось ни названия, ни имени автора. А приглядевшись к переплету повнимательнее и пощупав его рукой, Десмонд понял: это не кожа животного.
— Это кожа самого старины Атехироннона, — возвестил Трепан.
— А! — откликнулся Десмонд и содрогнулся. Но тут же взял себя в руки. — Похоже, он весь в бородавках был.
— Точно. Ну добро, любуйтесь. Жаль только, что прочесть не сможете.
Первая страница слегка пожелтела — что и неудивительно для бумаги четырехсотлетней давности. Огромные буквы были не напечатаны, но выведены от руки:
«Меньшый Ритуалл тааммсикуэггского мага Атехиронууна, — прочел Десмонд. — Воспраизведен с пиктаграфитческаго письма на фрогменте Кожи, по щастью не спаленном христьянами.
Писано рукой Саймона Конанта, год 1641.
Пусть тот, кто произнесет Слова Пиктаграмм, сперва да внемлитт».
— Орфография — не его сильная сторона, не так ли? — хихикнул Трепан.
— Саймон, единокровный брат Роджера Конанта, — проговорил Десмонд. — Он был первым из белых, кто пообщался с тамсикуэгами — и ему не запихнули в задницу отрубленный большой палец. А еще он был в числе поселенцев, напавших на тамсикуэгов; вот только колонисты ведать не ведали, на чьей стороне его симпатии. Он бежал в глушь вместе с тяжело раненным Атехиронноном. А двадцать лет спустя объявился в Виргинии вместе с этой книгой.
Десмонд медленно пролистал пять страниц, запечатлевая каждую из пиктограмм в своей фотографической памяти. Одна из фигур ему очень не пришлась по душе.
— Только Лайамон это и может прочесть, — сообщил Трепан.
Десмонд не стал признаваться, что проштудировал грамматику и небольшой словарь языка тамсикуэгов, составленные Уильямом Кором Даннзом в 1624 году и опубликованные в 1654-м. В приложении к книге приводился перевод пиктограмм. Двадцать лет поисков и тысяча долларов были затрачены всего-то-навсего на ксерокопию. Мать целый скандал устроила по поводу выброшенных на ветер денег, но в кои-то веки Десмонд настоял на своем. Даже университет не мог похвастаться собственной копией.
Трепанг глянул на часы.
— У вас еще одна минута в запасе. Эгей!
Он выхватил книгу у Десмонда и резко приказал:
— Повернитесь спиной и заткните уши!
Толстяк явно впал в панику. Десмонд послушно отвернулся, и минуту спустя Трепан отвел от уха его руку — своей.
— Извините за внезапность, но блокировка отчего-то ослабла. Взять в толк не могу почему. Обычно-то держится десять минут как минимум.
Десмонд ровным счетом ничего не почувствовал — может быть, потому, что Трепан, уже испытавший воздействие на себе, улавливал его куда более чутко.
— Давайте-ка уберемся отсюда подобру-поздорову, — промолвил Трепан. — Пусть себе остывает.
По пути вниз он на всякий случай переспросил:
— Вы точно не умеете это читать?
— Да где бы я мог научиться? — парировал Десмонд.
Они вновь окунулись в океан шума и запахов общей гостиной. Но долго там не задержались: Трепан захотел показать гостю оставшуюся часть дома, за исключением разве что подвала.
— А подвал посмотрите как-нибудь на неделе. Прямо сейчас туда лучше не спускаться.
Десмонд не стал уточнять почему.
Вводя гостя в тесную комнатушку на втором этаже, Трепан объявил:
— Обычно мы не выделяем первокурсникам отдельной комнаты. Но для вас… словом, если захотите, она — ваша.
Десмонду это польстило. Не придется мириться с присутствием чужого, чьи привычки станут его раздражать, а неумолчная болтовня выведет из себя.
Они вновь спустились на первый этаж. Толпа в гостиной слегка поредела. Старик Лайамон, приподнявшись в кресле, поманил Десмонда к себе. Десмонд медленно направился в его сторону. В силу какой-то причины он знал: то, что он сейчас услышит, ему не понравится. А может, сам не был уверен, понравится или нет.
— Трепан показал вам самые драгоценные книги нашего землячества, — проговорил председатель. Это был не вопрос, но утверждение. — В частности, книгу Конанта.
— Но откуда вам… — начал было Трепан. И тут же широко усмехнулся. — Вы просто почувствовали.
— Разумеется, — раздраженно буркнул тот. — Ну что, Десмонд, вам не кажется, что на телефонный звонок пора бы и ответить?
Трепан озадаченно свел брови. А Десмонд вдруг похолодел. Его подташнивало.
Лайамон придвинулся к собеседнику почти вплотную, нос к носу. Бессчетные морщины на одутловатой коже походили на иероглифы.
— Вы ведь на самом деле уже решились — вот только себе никак не признаетесь, — промолвил он. — Послушайте. Ведь именно так советовал Конант, верно? Послушайте. С того самого момента, как вы сели в самолет, вылетающий в Бостон, вы все равно что подписались на все дальнейшее. И назад пути нет. Вы могли бы пойти на попятную там, в аэропорту, но не сделали этого, хотя, как я понимаю, ваша матушка закатила вам там очередной скандал. Но вы не отступились. Так что нет смысла откладывать.
Лайамон хихикнул.
— То, что я взял на себя труд вам что-то советовать — это знак моего к вам уважения. Мне кажется, вы пойдете далеко — причем семимильными шагами. Если только сумеете преодолеть некоторые недостатки характера. Для того чтобы получить здесь хотя бы степень бакалавра, нужны сила, и ум, и железная самодисциплина, и огромная самоотдача — так-то, Десмонд!
Слишком многие поступают сюда, потому что думают, что предметы здесь — раз плюнуть. Они полагают, обретать великую силу да фамильярничать с созданиями, которые, мягко говоря, к общительности не склонны, — это так же просто, как с бревна скатиться. Но очень скоро обнаруживают, что требования на факультете выше, чем, скажем, уровень технических дисциплин в Массачусетском технологическом институте. А опасности — куда серьезнее.
А взять вот морально-этический аспект. Уже поступая сюда, абитуриент тем самым расставляет все точки над «i». Но у многих ли достанет силы воли двигаться дальше? Многие ли решат, что они — не на той стороне? Они-то и уходят, не зная, что уже слишком поздно и вернуться на другую сторону сумеют лишь считаные единицы. Они уже заявили о себе, показали свое истинное лицо, выступили вперед — и их сочли, отныне и навеки.
