Анри Труайя - Жест Евы (сборник)
Дабы вернуть Каролин настроение, он предложил поужинать в городе. Она вначале отказывалась, но, поддавшись энтузиазму супруга, одарила-таки его взглядом, полным нежности и мести, и позволила отвести себя в дорогой и шумный итальянский ресторанчик, известный своими свежими пирожными. Развеселившись от кьянти, она вскоре позабыла о собственных претензиях и страхах. А он тем временем не переставал думать о полотне, оставленном в машине. Какая глупая неосторожность! Он, конечно же, тщательнейшим образом запер все дверцы и развернул картину за сиденьем так, что снаружи ничего разглядеть невозможно, однако беспокоился так, словно вывесил свой шедевр в салоне на всеобщее обозрение. По мере того как таяло время, переживание нарастало. Он попросил принести десерт, расплатился по счету и увлек Каролин на улицу. Картина была на месте. Жорж впорхнул в кресло и ехал до самого дома с величайшей предосторожностью.
Он проснулся среди ночи и от ясного осознания сути приключившейся с ним истории сдавленно застонал. Он уже пришел в себя и теперь не понимал, как довелось ему поддаться на искус и сделать эту совершенно ненужную покупку. Ни отец, ни Бергам, ни один из друзей не настолько богаты, чтобы ссудить ему сумму, необходимую для пополнения банковского счета. Чек будет опротестован, последуют осложнения юридического толка, затем переведут требования на выплату жалования. Быть может, ему придется поплатиться и своим местом? Скандал, нищета, позор… Ему даже стало жарко, и он отбросил простыню. Единственно правильное решение – вернуть полотно на торги. Но за него никто не даст уплаченную им цену. Эти старики поломали ход торгов своими ставками!
Теперь, когда Жорж мог размышлять о покупке на свежую голову, в душу забрались сомнения и о подлинном качестве картины. Ведь предупреждал же распорядитель, что красно-коричневое пятно справа внизу лишает это произведение двух третей его реальной стоимости. А эксперт, ассистировавший мсье Блеро, говорил о двух с половиной тысячах франков. Нужно было потерять голову, чтобы дойти до десяти тысяч. И не просчитать последствий! Хоть головой о стену бейся.
А Каролин хоть бы что – спит себе да спит. Он услышал в темноте ровное дыхание жены, позавидовал ее беззаботности, и его охватило уныние перед надвигающимися черными днями. Он немного поворочался с боку на бок, но затем в крайней обеспокоенности соскочил на пол. Ему почудилось, будто бы в густой черноте ночной комнаты он улавливает слабый шорох медленных шагов. Скрипнул паркет. Грабители? Он на ощупь облачился в домашний халат. Шорох не повторялся. Может, почудилось? Ему вдруг невыносимо захотелось посмотреть на полотно, это его обязательно успокоит.
Он на цыпочках выбрался из спальни, нащупал выключатель – яркий свет, упавший из люстры, ослепил его. В глаза бросилось «Шествие грешников». Восхитительно! А ведь он еще и не протер картину. Он вспомнил, что Бергам советовал использовать для чистки старых картин один рецепт: слабый раствор хозяйственного мыла вместе с зубной пастой. Завтра он обязательно попробует… Хотя зачем завтра? Сейчас, теперь! Он перенес картину на кухню, вытащил ее из рамы, приготовил мыльный раствор, бухнул в него комок зубной пасты величиной с грецкий орех и смоченной в смеси чистой тряпицей принялся деликатно протирать полотно. Он начал с самого края, чтобы немедленно остановиться, если хотя бы чуточку повредит свое достояние. Но нет, Бергам не обманул – результат был потрясающим! Жорж расширил поле деятельности, ласковые прикосновения влажной тряпицы заставили краски ожить. В костюмах персонажей проступила ярость красного, нежность зеленого, наивность голубого тонов. Пейзаж на заднем плане целиком прояснился и засветился, словно после летнего дождя.
Жорж осторожно перешел и на правый нижний угол картины, представлявший собой огромное бурое пятно. Что это – грязь или живопись? Без сомнения, и то и другое. Тряпка скользила по блестящей поверхности медленно и терпеливо. Внезапно он заметил в темном образовании некий просвет, как если бы приоткрылась вуаль и позволила смутно догадываться, что под вуалью скрыто нечто фантастическое… или если бы из илистого пруда извлекли на поверхность загадочные водоросли.
Возбужденный открытием, Жорж принялся протирать закрашенное место более настойчиво. Да возможно ли такое, чтобы ни эксперт, ни распорядитель торгов не догадались до того, как выставить картину для демонстрации, протереть ее хотя бы влажной тряпкой! Какая небрежность! Или это так подействовал секрет Бергама – вывел скрытое шпаклевкой, не затронув основы? Одно было несомненно: в том месте, где еще десять минут назад не было ничего, кроме подобия руин, теперь зародилась жизнь. Обезумевший от радости Жорж хотел было позвать жену, но передумал, решив, что правильнее закончить начатое. Каролин будет в восторге! Он взял новую тряпку, выпил стакан воды и вернулся к полотну.
Сквозь сон Каролин услышала жуткий крик. Она привстала на кровати. Мужа на месте не было. Обеспокоенная, она позвала:
– Жорж, Жорж!
Ответа не последовало. Она поднялась, влезла в тапки и вышла в коридор. На кухне горел свет. Она толкнула дверь и в ужасе застыла на пороге. Жорж лежал на спине рядом с холодильником, судорожно сжав у груди кулаки, с раскрытым ртом и выкаченными от страха глазами. У нее закружилась голова, но она, продолжая бормотать имя мужа, бросилась к нему. Конечно же, это простой обморок, ему стало дурно. Нужно побыстрее вызвать врача. Обернувшись, на столе она заметила «Шествие грешников» – и у нее перехватило дыхание. В нижнем углу картины, там, где раньше красовались грубые мазки краски, проявились два новых персонажа: мужчина и женщина в профиль стояли бок о бок на коленях с молитвенно сложенными руками – в той запоминающейся позе, по которой в них угадывались кающиеся грешники с картин эпохи Возрождения. Где-то она их уже видела, но где? Богатые парчовые наряды, отороченные мехом, закутывали их до самых подбородков. Голый череп мужчины с венчиком седых волос, у женщины с ликом высохшей мумии на пальце красовалось кольцо с великолепными зелеными камнями…
Врач засвидетельствовал смерть Жоржа от сердечного приступа. Каролин пришлось набрать в долг у тестя и Бергама необходимую для пополнения банковского счета мужа сумму. Месяц спустя, не в силах больше переносить вида картины, она решила ее перепродать. Первый же покупатель был удивлен свежестью красок и, наведя прежде справки, предложил цену, втрое превышавшую т у, что заплатил за нее Жорж.
Бубуль
Мадам де Монкайю держала в доме только шесть кошек, четыре собаки, дюжину канареек и трех попугаев, но ее благодеяния простирались на всех животных деревушки. В этих краях она жила лишь последние двадцать с небольшим лет по смерти мужа, крепкий дом ее стоял возле церкви, и жители Кранеля считали ее своей госпожой. Такое признание она заслужила благородными манерами и властным голосом. Высокая, крепкая, краснощекая, с волосами цвета ржавого железа, бледно-голубыми глазами, тройным подбородком и набухшей грудью, она передвигалась с аристократическим благородством или, как поговаривали злые языки, будто проглотила приставку от собственной фамилии. С той же силой, с какой она любила животных, мадам де Монкайю терроризировала людей. Конечно же, она была членом Общества защиты животных. И когда она шествовала по улице, полная спеси, в соломенной шляпе, украшенной веткой искусственной красной смороды, с черной кружевной накидкой на плечах и тканой сумкой, полной печенья и кусочков сахара, в руке, все кранельские владельцы собак, кошек и ослов чувствовали себя более или менее виноватыми. Казалось, что мадам де Монкайю обладает неким шестым чувством, позволяющим ей на расстоянии улавливать малые и большие беды всех этих младших собратьев рода человеческого. Краешком глаза она примечала и исхудавшую киску, и обглоданную блохами шавку, и пораненную сбруей кобыл у, впряженную в перегруженный воз. И тогда ее негодование было столь выразительным, что даже самые суровые крестьяне втягивали головы в плечи и не смели пикнуть даже слова в ответ. Она грозилась разоблачить провинившегося перед Обществом защиты животных и предъявляла при этом карту «Почетного члена» в целлофане. Такое подтверждение почетного членства впечатляло всех поголовно. Шептались, будто у нее длинная рука, в действительности не представляя, насколько далеко та простирается. Когда виновный расшаркивался перед ней в извинениях и обещал впредь быть отзывчивее и чутче, его еще и принуждали отведать приготовленное для животного блюдо. С полуприкрытыми глазами и гордым лбом, мадам де Монкайю при этом напоминала генерала, следящего за дегустацией супа для подчиненных. Вердикт был короток и крут, как удар хлыста:
