Джозеф Ле Фаню - «Дух мадам Краул» и другие таинственные истории
Однажды Питер до глубокой ночи засиделся в обществе двух-трех избранных умов (дело было вблизи Палмерзтауна). Приятели толковали о политике и любви, пели песни и рассказывали разные истории, а прежде всего поглотили каждый почти по пинте доброго виски, благопристойно замаскированного под пунш.
Когда Питер со вздохом и икотой откланялся и, сунув в рот трубку, пустился в обратный путь, время близилось уже к двум часам ночи.
На чейплизодском мосту кончалась первая половина его ночного путешествия; по той или иной причине продвигался Питер довольно медленно и только в третьем часу, опершись на зубчатое ограждение, взглянул с моста вниз, где залитая ровным лунным светом вилась меж лесистых берегов река.
Питер был рад прохладному легкому ветерку, дувшему по течению реки. Он подставил ветру свой воспаленный лоб и впитывал воздух горячими губами. Не вполне это сознавая, он все же не остался равнодушен к тайному очарованию окружающей картины. Деревня была охвачена глубочайшим сном, все живое спряталось, ничто не нарушало тишины, землю окутывала влажная дымка, а волшебница луна озирала пейзаж с небес.
То ли размышляя, то ли восторгаясь, Питер не отходил от ограждения; и тут вдоль берега, в тылу главной чейплизодской улицы, в садиках и за оградами дворов он стал обнаруживать (если ему не почудилось) одну за другой крохотные хижины самого необычного вида. Вечером, когда Питер спешил через мост к своим веселым друзьям, этих домишек здесь не было. Но самым странным было то, каким способом эти чудные домики ему показывались. Сперва он замечал один-два краем глаза, но при попытке рассмотреть их внимательно они — удивительное дело! — бледнели и исчезали. Домики возникали то там, то сям, но все так же украдкой и пропадали раньше, чем Питер успевал сфокусировать на них зрение; однако потом они перестали ускользать от прямого взгляда, и Питеру показалось, что он может усилием воли удерживать их в поле зрения все дольше; случалось, хижина бледнела и уже почти исчезала, но стараниями Питера вновь обретала зримый облик; наконец мелькания прекратились, картина сделалась четкой, и белые домишки обрели постоянное место под луной.
— Ну и дела, — произнес Питер в изумлении и сам не заметил, как уронил в реку свою трубку. — В жизни не видел таких чудных глиняных домишек, да чтоб они вылезали, как грибы по вечерней росе, да чтоб еще показывались и снова прятались то тут, то там, будто куча разбежавшихся белых кроликов; а потом чтоб встали так твердо, словно здесь их место со времен потопа; ей-богу, так недолго и поверить в фей.
Последние слова свидетельствовали о том, что Питер поколебался в своих воззрениях — он ведь был вольнодумцем и о сверхъестественных существах отзывался в обычных беседах пренебрежительно.
Бросив долгий прощальный взгляд на таинственные строения, Питер снова пустился в обратную дорогу; оставив позади мост и мельницу, он достиг угла главной улицы, посмотрел случайно на Дублинскую дорогу и обнаружил там зрелище совершенно неожиданное.
Это было не что иное, как колонна пехотинцев, безупречно стройным маршем приближавшаяся к деревне; во главе колонны ехал на лошади офицер. Солдаты находились у дальнего конца дорожной заставы, которая была закрыта, и растерянный Питер увидел, как они маршируют сквозь заграждение так легко, словно бы его не существовало.
Солдаты продолжали двигаться медленным маршем; самое странное было то, что они волокли за собой несколько пушек; часть солдат тянула канаты, другие подталкивали колеса, третьи маршировали перед орудиями и позади них, вскинув на плечо мушкеты и тем придавая характер парадности и правильности процедуре, отличной (на взгляд Питера) от того, что принято в армии.
По непонятной причине — то ли оттого, что у Питера на время расстроилось зрение, то ли из-за тумана и лунного света, то ли отчего-то еще — все шествие словно бы слегка колыхалось и растворялось в воздухе, и Питеру пришлось немало напрягать глаза, чтобы за ним уследить. Так выглядело бы изображение пышной фантасмагорической процессии, спроецированное на завесу из дыма. Казалось, картину искажает даже слабейшее дуновение, иногда она местами смазывалась или даже стиралась совсем. Случалось так, что головы виднелись очень четко, а ноги идущих были едва различимы или вовсе исчезали, а потом они вновь обретали плотность и выпуклость и продолжали маршировать размеренным шагом, в то время как ставшие прозрачными треуголки и плечи почти что таяли в воздухе.
Несмотря на странную неустойчивость своего облика, колонна продолжала неуклонно продвигаться вперед. Питер, находившийся на том углу улицы, что ближе к мосту, украдкой, пригибаясь, перебежал дорогу и притаился на высоком тротуаре в тени домов — он рассчитывал, что солдаты, которые маршировали посередине дороги, его не заметят, и он сможет потихоньку за ними наблюдать.
— Что же это за чер… что же это такое? — пробормотал он, оборвав свой богохульственный возглас, поскольку искусственного куража, почерпнутого в бутылке виски, все же не хватило, чтобы полностью подавить опасения. — Что же это такое творится? Быть может, это высадились наконец французы, чтобы всерьез помочь нам расторгнуть эту проклятую унию?{18} А если нет, то тогда я спрашиваю: что это за чер… что это за дела? Таких вояк я сроду не видывал.
К тому времени передняя часть колонны была уже совсем близко, и солдаты в самом деле выглядели так странно, что ничего подобного Питер не видел за всю свою жизнь. На них были надеты высокие гамаши, короткие кожаные штаны, треуголки с серебряным галуном, длинные голубые мундиры с алым кантом и подкладкой — последняя местами находилась на виду, так как полы мундира были на углах отвернуты и скреплены сзади застежкой; полочки также удерживались всего лишь одной застежкой, а выше и ниже ее расходились, открывая взгляду снежной белизны камзолы; нагрудные ремни были очень широкие и длинные, а громадные патронные сумки из белой кожи свешивались необычно низко, и на каждой блестела серебряная звездочка. Но самым диковинным в их костюмах показались Питеру пышные жабо и падавшие на запястья кружевные манжеты; также поражали своей необычностью прически, которые виднелись из-под шляп, — из завитых пудреных волос, уложенных сзади крупными валиками. Во всей колонне был только один верховой. Он ехал на высокой белой лошади, которая выступала, горделиво выгибая шею; на треуголке верхового красовалось белоснежное перо; мундир, весь расшитый серебряным галуном, так и сверкал. Из всего этого Питер заключил, что перед ним командир отряда, и постарался рассмотреть его внимательней, пока он проезжал мимо. Офицер был худ и высок, кожаные штаны на нем свободно болтались, а лета его, судя по виду, перевалили за шестьдесят. Его сморщенное багровое лицо пересекала черная повязка, закрывающая один глаз. Офицер не смотрел по сторонам; неколебимо и сурово, как подобает истинному военному, ехал он во главе своих людей.
