Дмитрий Скирюк - Блюз чёрной собаки
— Он поэтому пьёт?
— Да не пьёт он! Чего пить-то? Это так — для разговора и вообще. Что двум мужикам сделается с бутылки «Боровинки»… Помирятся. Лучше скажи: ты что-то разузнал?
— Ты ведь всё слышала, — буркнул я. Танука сердито надула губки.
— Я на кухне была, — объявила она. — Нарочно вышла, думаю, вдруг он меня стесняется… Так что?
— Ничего. Если он не врёт, Игнат был способный малый. Мне теперь понятно, почему они так поднялись. Но, знаешь, есть кое-что… Хотя… Нет.
Я умолк. Не говорить же ей, в самом деле, что Ситников уверен, что Игнат ни в коем разе не мог сам прыгнуть со скалы или утопиться.
— Что-то не так?
— Так, ничего. Ерунда.
Девушка пристально посмотрела мне в глаза.
— Дай свой номер.
Мы обменялись телефонами.
— Позвони, если что надумаешь, — сказала она.
— Завтра тоже куда-то пойдём? — поинтересовался я. — Мне взять отгул?
— Как хочешь, — отрезала та, — всё зависит от тебя. Промолчишь — пойдём в одну сторону. Скажешь что-нибудь — пойдём в другую.
Я опять почувствовал раздражение.
— Слушай, я не понимаю, чего ты добиваешься? Игната уже не вернуть.
Танука прищурилась:
— Ты уверен?
Так… Я откинулся на спинку сиденья. Всё ясно! Меня окружают сумасшедшие. Надо скорее кончать с этим делом, иначе я и сам тронусь. Танука сказала: не больше недели. Ну что ж, неделю я потерплю. Посмотрю, как будут развиваться события. Я сунул диск в кофр, меланхолично подумал, что за весь день не достал камеру из сумки, и до самого города продремал под мокрый шелест колёс. Танука не стала меня тревожить, лишь разбудила, когда мы подъезжали к ЦУМу.
— Я домой, — объявила она. — Придёшь завтра?
— К тебе, что ли?
— Ты же адрес не даёшь.
— Ладно. Во сколько?
— Чем раньше, тем лучше. Только с утра не звони: я поздно встаю.
— Ты «сова»?
— Я не сова! — отчего-то опять рассердилась девушка. Посмотрела в окно. — Моя остановка. Обязательно позвони! Или лучше нет, я сама тебе позвоню. Пока-пока.
И она вышла. Дверь зашипела, хлопнула, и автобус покатил дальше. Некоторое время я ещё видел среди прохожих спину Тануки, обтянутую чёрным и блестящим, потом она пропала из виду, а я стал бороться со сном, чтобы, не дай бог, потом не проснуться без денег, без камеры и телефона.
Вечерний город с подозрением заглядывал в автобусные окна.
Дома я для начала забрался в ванну, потом сварил макароны, залил их яйцом и соорудил простенький ужин. На глаза попалась жёлтая обложка «Дэнс, дэнс, дэнс». Герой Харуки Мураками в перерыве между рефлексией и банальным ничегонеделанием готовит зверские, чудовищные блюда и закуски — мясо вперемешку с рыбой, овощами, морепродуктами… Когда я это читал, мне вспоминался наш пермский баламут Капризка и его «французский суп бурдэ». М-да, ничто не ново под луной… Однако не по нашим кошелькам такие кулинарные извраты. Вот разве только соевый соус…
Я добавил соевого соуса. Аппетит был просто волчий. Я слопал всё, почистил зубы и полез под одеяло. Однако только моя голова коснулась подушки, сон исчез. Я лежал, ворочался и размышлял.
Дневной разговор, казавшийся ещё недавно пустым и бессмысленным, вдруг начал раскрываться, как чемодан с двойным дном. Нельзя не признать, что Сито в чём-то прав насчёт души и расчёта. Конечно, смастерить хорошую песню тоже надо уметь. И «вкладывать душу» можно по-разному. Я думаю, бывает, в процессе «сборки» песни в ней происходит «самозарождение» жизни — люди ж сочиняют-то, в конце концов! И насчёт группы Игната он, пожалуй, тоже слишком резок: в готике главное — выдерживать стиль, а уж в этом они преуспели.
Я задумался, почему в последние годы я совсем перестал слушать наши новые группы. До того я списывал всё на годы — говорили же, что с возрастом душа просит другой музыки, но сейчас я поймал себя на мысли, что старые записи любимых групп — того же «Пикника», «Кино», «Калинова моста», «Аквариума», «Нау» я по-прежнему слушаю с удовольствием. Последней была «Агата Кристи» — эти нарушали все правила, таскали мелодии, идеи и слова у всех, до кого могли дотянуться, поднимали жуткие темы — каждая их песня была как подпись под новым диагнозом, но сквозь эту маску проступал гештальт, от которого мурашки шли по коже. Вся эта дичь, недофашизм, антиэстетика и высокоорганизованная пошлость, декаданс и садо-мазо слушались на порядок интереснее всего, что делали другие. Но почему? Не потому ли, что их демоны были реальны, а в песнях нынешних ребят слишком много той самой расчётливости? Ведь какую группёху сейчас ни возьми — всё без труда раскладывается на кирпичики, так и видится, как музыканты сидят и говорят: «А давайте напишем обалденный хит и загребём кучу бабок!»
Пишут, гребут… Огребают. А музыка где?
Интересно, если подумать, когда началась эта бодяга. Наверное, с появлением FM-радиостанций, когда одни мэтры «забронзовели», зажрались и впали в манию величия, другие — побились, потравились или спятили, а на их место пришли энергичные молодчики с пачками баксов, прошедшие лондонские студии, не пишущие песни, а знающие, как сделать хороший хит. Ага. Know how. И вот результат: в считанные годы радиостанции затопило качественное звуковое дерьмо — любовницы бандитов и банкиров, серенький блатняк, богатенькие панки и воинствующие лесбиянки, клоуны-травести, матерящиеся мудаки и «сессионные эмигранты», неспособные связать два слова в осмысленный текст, — пустые, выверенные, бездушные поделки. А может, первой ласточкой был еще тот безобидный «Форум», для которого писал Морозов — профессиональный композитор-попсовик? Кто знает…
И второй довод не давал мне покоя. У Игната Капустина, Сороки, был талант. Он слышал музыку, чувствовал её. И если он зашёл в тупик, это не тот тупик, от которого бросаются с моста. Он в любой момент мог уйти и начать всё сначала: девятнадцать лет — не тридцать пять, время есть.
Я лежал и думал о гитаристах, сходящих с ума — поодиночке и группами. Я даже представил себе особый дурдом для гитаристов… Полный бред, если вдуматься.
Или не бред?
Я посмотрел на часы: 10:32. Сон ушёл окончательно.
Я встал, включил компьютер и достал из кофра диск с «Мертвецом». DVD был пиратский. На обложке — сидящий Джонни Депп в какой-то дремучей, невообразимой шубе, в цилиндре, с револьвером в руке. Выглядел он сущим дистрофиком. У фильма был эпиграф из Генри Митчелла: «Желательно никогда не путешествовать с мертвецом».
Я сварил кофе, надел очки и с чашкой в руке уселся смотреть. Пошли титры. Что-то было не так — цвет почему-то пропал. Я поиграл с настройками и вскоре понял, что компьютер тут ни при чём: это сам фильм чёрно-белый, сепия, вроде «Девушки на мосту». И с первых кадров стало ясно: я его смотрел. Не полностью, урывками и действительно где-то в компании (вспомнилось, как девчонки нудили, чтоб мы выключили «это»). В самом деле, не каждый сможет вынести полтора часа этой притчи, как бессмысленная жизнь превратилась в осмысленную смерть, тем более — без перерыва на рекламу и попкорн. В наше время, когда кино превратилось в непрерывный экшн, для большинства народа это просто чёрно-белая тягомотина. Но, раз посмотрев, невозможно забыть потом этот поезд, эту поездку главного героя в город Мэшин и его дальнейшие злоключения. Операторская работа тоже впечатляла: видеоряд необычный и запоминающийся — рваная, клипообразная эстетика. Но сейчас я обращал внимание в первую очередь на музыку. Странно, что я не запомнил её, не иначе, звук мы тогда приглушили. Весь фильм фоном шла одна тема в разных вариациях — сырой, тяжёлый гитарный блюз без всяких слов и признаков аранжировки — практически сплошное соло (именно его играл Игнат на той кассете, разве что в оригинале низов больше). Пробирало до дрожи, местами становилось просто не по себе. Нейл Янг творил чудеса — если на экране были поступки героев, их действия, мысли, то музыка передавала, что творится в их душе. Я дважды делал паузу, варил свежий кофе, потом возвращался — и намертво влипал в экран.
