Дин Кунц - Шорохи
И вдруг эфир ожил. Поступил вызов от женщины, которая подверглась разбойному нападению. Покушение на изнасилование с применением оружия. Осталось невыясненным, скрылся ли налетчик или прячется где-то поблизости. Имела место стрельба, но опять-таки неясно, кто стрелял: преступник или жертва.
– Придется работать вслепую, – прокомментировал Тони.
– Это в трех кварталах отсюда, – подхватил Фрэнк.
– Через минуту можем быть на месте.
– Да уж раньше, чем патрульная машина.
– Хочешь принять в этом участие?
– Само собой.
– Тогда я доложу.
Тони взял микрофон, а его напарник резко нажал на газ. У Тони бешено, в такт двигателю, заколотилось сердце. Он ощутил охотничий азарт и одновременно холодок под ложечкой. Он вспомнил еще одного своего бывшего напарника, Паркера Хатчисона, у которого напрочь отсутствовало чувство юмора. Всякий раз, когда они отвечали на вызов, он произносил одну и ту же сакраментальную фразу: «Ну вот, сейчас нас убьют». И так каждую смену, из дежурства в дежурство, пока Тони не шуганул его. Но с тех пор в такие минуты, как эта, у него в ушах начинал звучать похоронный голос Хатчисона: «Сейчас нас убьют».
Тони вгляделся в смутные очертания домов, слабо освещенные уличными фонарями.
– Это должно быть здесь.
Они остановились перед двухэтажным коттеджем в староиспанском стиле, стоявшем чуточку поодаль от других особняков. Фрэнк поставил машину на небольшую полукруглую стоянку. Они вышли из седана. Тони сунул руку под пиджак и вытащил револьвер из кобуры.
* * *Хилари перестала плакать, сидя за письменным столом. Теперь, когда ей стало немного легче, она решила подняться наверх и привести себя в порядок, чтобы не походить на огородное пугало: всклокоченные волосы, разорванное платье, разодранные колготки. Она не знала, как скоро прибудут репортеры, но нисколько не сомневалась в неизбежности встречи с ними. Она – известная писательница, автор двух сценариев, чьи фильмы удостоились призов Академии искусств. Больше всего на свете дорожа уединением, Хилари в то же время отдавала себе отчет, что сейчас у нее нет выбора. Придется сделать заявление и ответить на несколько вопросов.
Ей была ненавистна всякая мысль об огласке, а уж в подобной ситуации – и подавно. Люди станут выражать ей сочувствие, в то же время считая в душе, что она опростоволосилась – если не нарочно напросилась на приключение. Ей удалось отбить атаку Фрая, но в глазах любителей жареного это ровным счетом ничего не значит. Безжалостная американская публика станет задаваться вопросом: как случилось, что она впустила бандита в дом? Распространятся домыслы о том, что она все же позволила надругаться над собой, а потом стала наводить тень на плетень. Может быть, даже сама его пригласила. На нее со всех сторон будут устремлены любопытные взгляды.
Единственное, что от нее зависит, это хотя бы достойно выглядеть. Нельзя допустить, чтобы она появилась на фотографиях в том виде, в каком ее оставил Бруно Фрай.
Хилари умылась, причесалась, переоделась в синий шелковый халат и туго подпоясалась. Ей было невдомек, что тем самым она подрывает будущее доверие к своим словам и навлекает на себя подозрения.
Хилари казалось, что она достаточно овладела собой, но, когда она переодевалась, у нее снова дрожали руки.
Ноги стали ватными, и на миг ей пришлось прислониться к дверце шкафа.
В голове мелькали ужасные картины недавнего происшествия. Она увидела перед собой Бруно Фрая, надвигающегося на нее с ножом в руке и с омерзительной ухмылкой. Вдруг его черты стали расплываться и перед ее мысленным взором возникло лицо отца, Эрла Томаса. Это Эрл наступал на нее, вдрызг пьяный, злой, изрыгающий проклятия. Хилари потрясла головой, несколько раз судорожно втянула в себя воздух и прогнала ненавистные образы. Но она никак не могла унять дрожи.
Ей показалось, что она слышит шум в соседней комнате. Умом Хилари понимала, что этого не может быть, но ее не отпускал страх: вдруг Бруно Фрай снова пришел за ней?
Позвонив в полицию, Хилари почувствовала себя лучше. Помощь уже в пути! «Успокойся! – сказала она себе. – Сохраняй самообладание. Ты – Хилари Томас. Ты сильная. Ты никого и ничего не боишься. Все будет хорошо». Это заклинание она придумала в детстве и с тех пор часто прибегала к нему.
Она спустилась в прихожую и услышала шум автомобиля. Из машины вышли двое. Мигалки не было, но Хилари не сомневалась: это полицейские. Она отперла дверь.
Первым вошел плотно сбитый блондин с голубыми глазами. В правой руке он держал револьвер. У него оказался жесткий голос человека, не привыкшего шутить.
– Полиция. Ваше имя?
– Томас. Хилари Томас. Это я звонила.
– Это ваш дом?
– Да. Здесь был мужчина…
Второй детектив, выше и смуглее своего товарища, быстро перебил ее:
– Он еще здесь?
– Кто?
– Человек, напавший на вас, находится в доме?
– О нет. Он ушел. Ушел.
– Куда? – уточнил блондин.
– Не знаю. Просто вышел. Через эту дверь.
– Его ждала машина?
– Не знаю.
– Он вооружен?
– Нет. То есть да.
– Каким оружием?
– У него был нож. После того как нож сломался, он бросил его где-то здесь.
– В какую сторону он направился?
– Не знаю. Я была наверху. Я…
– Давно он ушел? – спросил высокий.
– Пятнадцать-двадцать минут назад.
Полицейские обменялись взглядами, значения которых Хилари не поняла. Однако почувствовала: что-то не так.
– Что заставило вас медлить с вызовом полиции? – потребовал белокурый.
Он показался ей настроенным враждебно. Хилари растерялась.
– Сначала я… потеряла контроль над собой. Мне потребовалось время, чтобы прийти в себя.
– Двадцать минут?
– Возможно, пятнадцать.
Оба детектива спрятали оружие.
– Опишите его, пожалуйста, – спросил высокий.
– Я могу сделать больше, – ответила Хилари. – Я знаю его имя.
– Имя?
– Да. Я знаю этого человека.
Мужчины переглянулись.
«Что я делаю не так?» – в отчаянии подумала Хилари.
* * *Хилари Томас показалась Тони самой красивой из когда-либо встреченных женщин. Должно быть, в ней было несколько капель индейской крови. У нее были длинные густые черные волосы, блестящие, как вороново крыло. Чистые белки. Безупречный цвет лица. Пожалуй, лицо чуточку вытянуто, но это компенсировалось огромными глазищами, классической формой носа и полными губами. Это было лицо чувственной, но серьезной, интеллигентной женщины. В ее глазах он уловил застарелую боль – видимо, не связанную с этим происшествием. Должно быть, корни нравственной муки уходили в прошлое.