Владимир Шитик - Шорохи чужой планеты
Обзор книги Владимир Шитик - Шорохи чужой планеты
Владимир Николаевич Шитик
Шорохи чужой планеты
Все вокруг было однообразное, унылое: голые, разрушенные временем горы, кратеры с оплавленными скалами, песчаные плато, кривые, как русла бывших рек, сухие долины. Нечто среднее между Луной и Марсом. Всматриваясь в этот печальный пейзаж, Балачан иногда сам удивлялся, чего это он попал сюда, хотя именно благодаря его настойчивости и открыли здесь наблюдательную станцию. Однако на Земле ему все представлялось иначе.
Экспедиция Туровца, вернувшаяся из пространства полвека назад, заметила на этой планете системы Лаланда что-то необычное. Вроде, как только далекий и яркий Лаланд прятался на небосклоне и на голубом небе россыпью вспыхивали звезды, в узких ущельях, что были поблизости от стоянки звездолета Туровца, возникали таинственные шорохи.
Тогда Туровцу не очень поверили. От планеты, которую предыдущие экспедиции назвали Каменным мячиком, никто ничего необычного не ждал. Сообщение положили в архив, и там оно пролежало до тех пор, пока на него не наткнулся он, Балачан.
Кто-то другой вряд ли обратил бы внимание на эти строчки среди огромной по объему и разнообразия информации, которую доставила экспедиция. Балачан же любил космические загадки, считал, что каждое явление должно иметь объяснение. Это не имело.
Балачан отыскал Туровца, который уже не ходил в космос, и попросил рассказать об этих шорохах более подробно, чем было в отчете. Начальник экспедиции ничего особенного не добавил. Сказал, что их поразило ощущение какой-то перемены в ночной жизни планеты, и хотя они ее не поняли, в дневнике, однако, сделали запись. Почему не проникли в суть? Пожалели времени, ибо ничего конкретного не видели. Балачан, когда ему что-нибудь втемяшивалось в голову, становился напористым. Он целый день изводил Туровца вопросами, и наконец, в густом тумане, который окутывал тайну шорохов, словно сверкнул неопределенный проблеск. В одну из ночей, как вспомнил Туровец, у них дважды пропадала радиосвязь между звездолетом и исследовательскими группами, которые работали в ущелье. Ненадолго, минуты на три каждый раз. Причину выяснить, однако, не удалось.
Специалисты звездолета тогда высказали мнение, что во всем было, видимо, виновато переменное силовое поле планеты, которое в тот раз могло резко усилиться. И хотя никто раньше этого поля не замечал, слово "переменное" сыграло свою роль и с выводом специалистов согласились. Поэтому и попало сообщение Туровца на полку в хранилища. А Балачана совпадение насторожило.
После общения с Туровцем Балачан развернул бурную деятельность. Ходил по комитетам Академии наук, доказывал, убеждал, требовал, и добился своего. Вместе с двумя добровольцами, такими же любителями космических тайн — Камаем и Тарасевичем, — он оказался на Каменном мячике. С того дня прошло уже сорок земных суток, а он все еще не мог определенно сказать, напрасно или нет летели они сюда. Если и была тайна, то планета крепко держала ее, успешно скрывая от чужих глаз и ушей. Казалось, не хватит того года, который был выделен Балачану и товарищем на поиски тайны планеты.
* * *
Каждый вечер один из их тройки отправлялся к ущелью, где люди Туровца отметили ночные шорохи. Там была создана наблюдательная станция. В уютном домике, оборудованном совершенной техникой, можно было, не боясь ничего непредвиденного, следить за тем, что происходит на склонах гор и в долинах. А следить, собственно, было не за чем. Правда, шорохи возникали. Чуткие приборы улавливали нечто похожее на движение, будто кто-то ловкий и осторожный крался вдоль стены наблюдательной станции. По крайней мере, так звучали в наушниках эти шорохи. Но если их оставляли существа, то были они, наверное, невидимками, ведь на экранах ни разу не проскользнула даже тень. И Камай с Тарасевичем все чаще говорили Балачану, что шорохи, скорее всего, возникают в результате значительной разницы дневных и ночных температур, порождающей определенные электрические явления.
Это было очень похоже на правду, и у Балачана после таких разговоров начинало тревожно ныть сердце. Он мучительно думал тогда, не допустил-ли ошибки, поддавшись мнимой загадочности случаев. Потом убежденность брала верх. Шорохи же существовали, а силовое поле — нет. И даже если он с парнями выяснит, почему прерывалась связь, конечно, если это явление имеет отношение к планетным условиям, то и тогда они не зря прибыли сюда. Но, как назло, связь работала безупречно, и Балачан терялся, что ему разгадывать — шорохи или провалы в связи.
— Слушай, Балачан, — сказал однажды Тарасевич, вернувшись с ночного дежурства, — давай отложим нашу охоту за шорохами. Все равно, если их издают призраки, мы их не заметим.
Наступало утро их сорок первого дня на Каменном мячике. В далекой высоте засветились неопределенные золотистые отблески.
— Обман, бутафория, — продолжал Тарасевич, кивая на посветлевшее небо. — Эта символическая атмосфера не сохраняет ни тепла, ни холода. Поэтому и трещит все вокруг.
— Ночью? — Неожиданно раздалось из соседней комнаты, где спал Камай.
Балачан прислушался. В этом вопросе-реплике чувствовался какой-то скрытый смысл.
— Тебе мало ночных? — Тарасевич заглянул в комнату товарища.
— Мало! — Камай вышел, не одевшись, в трусах, словно были они на родной Земле, а не за триллионы километров от нее. — Ты мне скажи, почему днем мы ничего подобного не слышим?
— Ведь не слушаем, — признался Тарасевич и подошел к столику, на котором дежурный Балачан готовила ему завтрак. — Быка съел бы!
— Вчера слушал, — не отставал Камай.
Тарасевич насмешливо взглянул на него и отправил в рот кусок жареного мяса. Не прожевав хорошенько, язвительно спросил:
— Трещит?
— Как тонкий лед под ногами…
Камай был серьезный, и Балачан вдруг почувствовал беспокойство.
— Пока ты стерег призраков, я сравнивал записи шумов…
— И что? — Не выдержал Балачан.
— Есть разница. Точнее, ночью выделяются другие шумы, видимо, те, которые мы условно называем шорохами. — Он заскочил в лабораторию и принес пленку, на которой перо осциллографа оставило волнообразные следы. — Вот посмотрите сами.
Балачан был готов расцеловать Камая. Но сдержал эмоции, побоялся насмешки острого на язык Тарасевича. И еще ему было не по себе от того, что это простая мысль о сравнении шумов пришла в голову не ему, старшему в их маленькой группе, а Камаю, парню, который только-только закончил университет. Взяв ленту, он ничего не сказал товарищам и заперся в лаборатории.
