Магазин работает до наступления тьмы (СИ) - Бобылёва Дарья
Матильда страдальчески зажмурилась и несколько раз с силой ударилась головой о деревянный завиток подлокотника. Хозяин втиснул между ее затылком и подлокотником подушку, потом ловко обернул полотенцем принесенную Женечкой бутылку с горячей водой и сунул ее под плед.
— Телу нужен отдых, Матильда. А потом нам предстоит очень долгая беседа…
***
Славика отпустили не сразу. Хозяин, оставив Матильду на попечение Женечки, вывел его в торговый зал, напоил сперва чаем, потом абсентом — отказываться было неловко — и обстоятельно расспрашивал, пока Славик не рассказал все про часы-«луковицу», про Ножкина и его загадочное путешествие к пленительной Аните, про схватку с боевой пенсионеркой…
— Зря вы ее так просто отпустили, — сказал Славик, захмелевший не то с непривычки, не то с перепугу. — Она мне чуть кость вот эту не сломала, как ее… — он провел пальцем по кадыку, — подъязычную. Сломала бы — и все. Шея у человека вообще хрупкая.
— Весьма хрупкая. — Хозяин машинально повторил жест Славика, дотронувшись до синего шарфа, потом взглянул на настенные часы, которые по-прежнему висели криво, и встрепенулся: — Что ж, время весьма позднее, полагаю, нам пора прощаться. Завтра рекомендую вам взять отгул, выспаться и хорошенько поразмыслить над вашим, так сказать… местом в этой жизни.
— А потом можно приезжать?
Щека Хозяина еле заметно дернулась.
— Если размышления не помогут — приезжайте.
***
Посреди клумбы рос чахлый кустик сирени. Славик дважды обошел клумбу по кругу, чтобы запомнить ее со всех ракурсов, потом погрозил сирени пальцем. Выходя со двора, он резко обернулся, словно хотел застать кустик и прочих обитателей клумбы врасплох. Сирень стояла смирно, облитая желтым светом уличного фонаря.
***
Когда Славик пришел домой, Леси еще не было. Он быстро поужинал, морщась от саднящей боли в горле при каждой попытке проглотить кусок побольше, посидел немного на диване, борясь с нахлынувшей от сытости и безопасного тепла дремотой. Потом, немного взбодрившись, открыл ноутбук и полез проверять почту. Увидел имя отправителя последнего непрочитанного письма и снова поморщился. Даже открыл не сразу, сам не понимая, почему так хочется отложить его, прочесть попозже, а то и вовсе отправить в корзину темно-синим, нераспечатанным.
«Приветстве по4ему непѝшите kãk продвигãется рãбота))))))) есть∞есть∞ есть ли новщи новости»
За левым плечом Славика кто-то вежливо кашлянул. Он оглянулся, воровато закрывая ноутбук, и увидел… Матильду. Славик хотел вскочить, громко возмутиться и выгнать ее, но ноги его не слушались, а во рту все склеилось, как будто он жевал огромную ириску. Неизвестно как проникшая к нему домой Матильда огляделась и, судя по выражению ее лица, квартира не произвела на нее особо приятного впечатления. Подживающих корочек у нее на коже больше не было, и вся она казалась какой-то неестественно яркой, словно ей подкрутили настройки в редакторе.
— Не дергайся, — сказала Матильда. — Я поблагодарить хотела. Ты мне здорово помог, крум. При случае отплачу, без дураков. Спасибо.
Кивнув Славику на прощание, она отодвинула штору и вышла в окно, не открывая его. Стекло пошло вязкой рябью и вновь отвердело. За ним рыжела итальянская улочка с черепичными крышами и аккуратными апельсиновыми деревьями, озаренная не то рассветным, не то закатным светом. Писатель Максим Горький, похожий на моржа в соломенной широкополой шляпе, подошел к окну и протянул Славику апельсин, из которого торчал золотой ключик для механического завода…
Славик спал прямо в одежде, раскинувшись морской звездой, — на самом деле ему так и не удалось справиться с дремотой, и ноутбук он открывал уже во сне. Настольная лампа осталась включенной, а рядом с диваном, у изголовья, неподвижно стояла Леся. Склонив голову набок, она широко раскрытыми глазами смотрела на Славика, как будто никогда его прежде не видела.
Человек, который убил президента
В кафе густо пахло вареными яйцами. На стене висел большой плоский телевизор, по экрану расплылось круглое лицо ведущей — обсуждали свежую запретительную инициативу для интернета, и Славик был немного удивлен, что прежде ничего о ней не слышал — ведь она касалась его, можно сказать, напрямую. Запретам и блокировкам загорелые телелюди радовались как дети и наперебой предлагали еще как-нибудь их ужесточить и расширить. Особенно старалась ведущая.
— Разумеется, нужны реестр блогеров и строгая отчетность, — с довольной улыбкой говорила она. — Была бы моя воля, я бы цензуру ввела. А что? Сами посмотрите.
На экране промелькнула ускоренная нарезка любительских видео: люди в масках бубнят на фоне ковра какой-то бессвязный манифест, драка, группа пенсионеров ломится в банк, размахивая селфи-палками и комментируя происходящее для подписчиков, пухлый стример показывает отцензурированный зад, опять драка. В конце изможденный бородатый мужчина, заикаясь и оглядываясь через плечо, прошептал в камеру:
— Они пролезли везде! Наверху живых людей почти не осталось! Смерть чужеродным оккупантам!
— Это нормально вообще? — под общий потрясенный гул развела руками ведущая. — Нужен жесткий контроль, сроки для самых наглых. А что? Это общемировая практика, вот в Китае…
Славика подташнивало, и он не мог понять от чего — от запаха вареных яиц или от профессионального напора в голосе ведущей. Она слегка подпрыгивала на месте, когда говорила, и походила на тугой мячик, надутый самодовольством вместо воздуха. Ее очень хотелось выключить. За неимением пульта Славик наставил на телевизор столовский с зазубринками нож и, внезапно впав в игривое настроение, ковырнул им воздух в районе лоснящейся щеки телеведущей. Лоскут нарумяненной кожи снялся легко, как кожура с мандарина. Кровь хлынула в декольте, ведущая схватилась за щеку и завизжала. Стуча каблучками и подвывая, она побежала по студии, а другие участники передачи при ее приближении вскакивали, торопливо сдергивая с одежды микрофоны-петлички. Брезгливый ужас искажал тщательно загримированные лица. В студии воцарился краткий хаос, завершившийся всеобщим бегством. Судя по перекосившейся камере, удрал даже оператор. Немногочисленные посетители кафе, до этого не обращавшие на телевизор внимания, оживились и следили за происходящим на экране с большим интересом.
— Давай еще. А что? Здесь это можно.
Ошарашенный Славик наконец закрыл рот и увидел рядом с собой Матильду. Он не помнил, появилась она за его столиком только что или была здесь все время. Матильда протянула к телевизору руку, прищурилась и сложила пальцы щепотью, как будто прихватив ими что-то маленькое. Она повела рукой вверх, и ведущая с плачем взмыла в воздух, неведомой силой поднятая к потолку за волосы. Матильда, улыбаясь, неторопливо покрутила ее туда-сюда, как елочный шарик на нитке. Ведущая, роняя дорогие туфли, кричала так истошно, так искренне — на контрасте с прежними речами эта искренность казалась почти невозможной, — что Славику стало ее жаль.
— Не буду. — Он положил нож обратно на стол, с некоторым сожалением оторвался от происходящего на экране (хотя в этом сожалении, означавшем, что ему нравится смотреть на чьи-то мучения, он не признался бы даже себе) и попросил: — Отпусти ее.
— Слабак, — хмыкнула Матильда и резко разжала пальцы. Ведущая рухнула на пол, посетители кафе одобрительно загудели, словно все это было футбольным матчем и кто-то на экране показал эффектную игру.
Матильда расправила на коленях накрахмаленную салфетку и обильно посолила лежащего перед ней на блюде молочного поросенка. Тот повернул блаженно ухмыляющееся рыло и подмигнул Славику. Поросенок был разительно похож на бедняжку ведущую, и Славик неожиданно для себя довольно громко заорал.
— Вообще, я уважаю слабаков. — Матильда отрезала кусочек поросячьей щеки и отправила в рот. — У вас тут все норовят друг друга сожрать. Оставаться слабым труднее всего.
— Я сплю, — наконец догадался Славик.
