Дин Кунц - До рая подать рукой
– Где ваша дочь? – резко спросил он.
Она шагнула к нему, покачнулась, остановилась.
– Луки, беби, твоя мамочка рада, что тебя полностью исцелили и ты вернулся в новом теле, побывав на звездах и насмотревшись чудес. Мамочка рада, но ты напугал ее столь неожиданным появлением.
– Где Лайлани? – настаивал он.
– Видишь, мамочка выращивает новых детей, красивых детей, у которых другими будут только мозги, а не тело, как у тебя, с вывернутыми суставами. Мамочка развивается, Луки, беби, мамочка развивается и не хочет, чтобы ее новые красивые детки тусовались со старыми, уродливыми.
– Мэддок куда-то ее увез?
– Может, ты побывал на Юпитере и исцелился, но внутри ты все равно уродлив. Маленький калека, каким ты был раньше, все еще живет в твоей душе, словно червь, и мои новые красивые детки смогут увидеть все твое уродство, потому что они будут чудо-детьми, настоящими эсперами[113].
До того свободно висящие пальцы правой руки сжались в кулак, и Ной понял, что она держит оружие.
Когда он отступил на шаг, она бросилась к нему. Вскинула правую руку и попыталась полоснуть его по лицу, скорее всего, скальпелем.
Лезвие, блеснув в красном свете, по дуге прошло лишь в двух дюймах от глаз.
Он рывком ушел в сторону, затем, шагнув вперед, схватил ее за правое запястье.
Скальпель в левой руке, о котором он не подозревал, вонзился в его правое плечо. В этом ему повезло. Крупно повезло. Она могла не ткнуть скальпелем, как ножом, а полоснуть по горлу, вскрыв одну или обе сонные артерии.
На рану он внимания не обратил. Вместо того чтобы пытаться разоружить ее, когда внезапно она начала плеваться и визжать, как тасманский дьявол, подсек ей ноги и одновременно оттолкнул от себя.
Падая, она не выпустила скальпель, потащив его за собой. Плечо пронзила острая боль.
Ной выхватил короткоствольный револьвер 38-го калибра, который держал в кобуре на пояснице под гавайской рубашкой. Конечно, пускать в ход оружие не хотелось, но еще меньше его увлекала перспектива превращения в исполосованную скальпелями рождественскую индейку.
Он ожидал, что Синсемилла тут же прыгнет на него, чтобы вновь добраться до лица или тела, но она удивила его: отбросила скальпели и отвернулась. Потом направилась к комоду, он же попятился к двери, опасаясь, что она достанет из ящика пистолет или револьвер. Достала она пузырьки с таблетками, начала что-то бормотать. Некоторые выскользнули между пальцами на пол, другие она сердито отбросила, полезла в ящик за новыми пузырьками, наконец нашла нужный.
Словно забыв про Ноя, залезла на кровать, устроилась на мятых простынях, среди вырванных из книги страниц, скрестила ноги, напоминая девушку, ждущую подружек, чтобы поболтать перед сном, откинула голову, весело рассмеялась. Открывая пузырек с таблетками, напевно заговорила: «Я – озорная кошечка, я – летний ветерок, я – птичка в полете, я – солнце, я – море, я – это я!» Одну таблетку оставила на ладони, остальные сбросила на простыню. Наконец посмотрела на Ноя.
– Иди, иди, Луки, беби, тебе здесь больше нет места. – И, словно и не пускала ему кровь, замотала головой из стороны в сторону, отчего волосы упали на лицо, и запела вновь: «Я – озорная кошечка, я – летний ветерок, я – птичка в полете…»
Пятясь, Ной ретировался в ванную, не отрывая глаз от двери, выставив перед собой револьвер, который держал в правой руке, левой проверяя рану на плече. Болело сильно, но терпимо, рубашка окрасилась кровью, но последняя не хлестала струей, а следовательно, артерию скальпель Синсемиллы не задел. Значит, в худшем случае ему грозило нагноение раны, при условии, что он сможет выйти из дома на колесах живым.
Ной уже добрался до камбуза, а женщина все продолжала нараспев повторять одно и то же, восхваляя свою исключительность, из чего он сделал логичный вывод, что она так и сидит на кровати.
В столовой Ной развернулся, собираясь бежать со всех ног, забыв про гордость.
Мальчик, фигуристая блондинка и собака стояли в гостиной. По лицу мальчика рассыпались веснушки, блондинка держала в руке пистолет калибра 9 миллиметров, а у собаки был мохнатый хвост, которым через мгновение она завиляла с такой силой, что скопившаяся на нем вода оросила противоположные стены дома на колесах.
* * *Навек застывшие индейцы, деревянные охранники, наблюдали, как Престон внес Руку в дом. Бросил на пол в холле, у входа в лабиринт.
Дверь распахнулась, хотя он пнул ее ногой, пытаясь закрыть. Вернулся к ней, запер на замок.
Провел руками по мокрым волосам, чтобы стереть с них хоть часть грязи.
Девочка лежала, как тряпичная кукла. Из этой груды тряпок только торчала забранная в блестящий металл нога. Маленькая говнючка еще не пришла в сознание. Что-то бормотала, вздыхала, потом вдруг рыгнула. От отвращения Престона едва не вывернуло наизнанку. С тем же успехом она могла и обдуться.
Он чувствовал, как микроскопическая грязь этой мерзкой калеки ползет по его рукам, забирается между пальцами.
Вытаскивая ее из «Дуранго», он пришел к нерадостному для себя выводу: ему не удастся провести с ней все запланированное время. Женщины и мальчик из «Флитвуда» внесли в расклад сил фактор неопределенности. Он уже не мог рассчитывать на то, что в Безумное королевство Тилроу не заявятся незваные гости.
Теперь он не мог отвести душу с Королевой Шлюх. Не мог насладиться ее долгой и мучительной смертью. Оставалось только одно: быстро убить подругу на глазах девочки, словно крысе, снести ей голову лопатой.
Говнючка, возможно, не захотела бы на это смотреть. Следовательно, предстояло не только привязать ее к креслу, но и закрепить голову и липкой лентой зафиксировать веки, чтобы она не сумела закрыть глаза.
Престон мог уделить несколько минут, лишь несколько, на пытку девочки. После чего собирался оставить ее привязанной в кресле и ретироваться, запалив лабиринт. Пусть подыхает с выключенным телевизором. Не придется ей в последние минуты наслаждаться кадрами «Прикосновения ангела».
Уходя, он собирался рассказать говнючке, как страдал ее брат. Собирался спросить, куда подевался любимый ею Бог, когда Он ей так необходим? Спросить, возможно, Бог в этот самый момент играет в гольф с ангелами или почивает? А потом оставить наедине с дымом и пламенем. Оставить там, где ее крики смогут услышать только деревянные индейцы, предлагающие купить сигары.
За долгие годы, помогая уйти из жизни людям с суицидальными тенденциями и без оных, Престон открыл для себя, что, во-первых, дикий зверь, живущий в нем, обожает насилие, а во-вторых, убивать молодых куда приятнее, чем отделываться от стариков. Так что дома престарелых не шли ни в какое сравнение с палатами новорожденных. Он не мог это объяснить, знал только, что с ним дело обстояло именно так. Для себя он полагал сие истиной. В конце концов, объективных истин не существует, истины есть только субъективные. И, с чем соглашается большинство специалистов по этике, ни одна философская система не является главенствующей для другой. Мораль не есть понятие относительное. Морали просто нет. Жизненный опыт относителен, и ты не можешь судить жизненный опыт других, если сам решил пройти по жизни другой тропой. Ты одобряешь удовольствие, которое я получаю, убивая молодых, я с пониманием отношусь к твоей страсти к боулингу.
