Мария Барышева - Дарители
Наташа взяла валявшуюся на тумбочке телефонную трубку, набрала номер и сняла сигнализацию и уже опускала трубку обратно, когда дверь позади нее тихо щелкнула, закрывшись без малейшего участия с ее стороны. Она уронила телефон, резко обернулась и отшатнулась, стиснув пальцами висящую на плече сумочку и расширенными глазами уставившись на человека, стоявшего в прихожей, прижавшись спиной к входной двери. На его черной кожаной куртке блестели дождевые капли, с мокрых темных волос стекала вода. Рот сжался в узкую полоску, зеленовато-карие глаза смотрели на нее со странным выражением — так смотрят на паука, раздумывая — раздавить его или пусть себе ползет дальше?
— Откуда ты взялся? — прошептала Наташа. Ее пальцы скользнули к замку сумочки и осторожно открыли его. — Как ты попал в дом?!
Слава оттолкнулся спиной от двери и молча пошел на нее, держа руки в карманах куртки. Теперь его взгляд был отсутствующим, и смотрел он мимо, но шел точно к ней, чуть прихрамывая и легко стуча подошвами по паркету. За ним потянулась цепочка грязных следов. Его движения были целеустремленными, но равнодушными и какими-то неживыми — так раскачиваются деревья от порывов ветра или скатывается с горы камень.
Наташа повернулась и бросилась в гостиную, на бегу роясь в сумочке. Слава догнал ее на середине комнаты, схватил за плечи и, чуть развернув, швырнул на черный кожаный диван. Вскрикнув, она ударилась лицом о спинку и упала на сиденье. Ее узкая юбка треснула, сумочка свалилась с плеча и брякнула о пол. Хватая ртом воздух и ошеломленно моргая, Наташа повернула голову и увидела, как Слава все так же равнодушно идет к дивану. На его пути оказался зеркальный восьмиугольный столик, но он не стал его обходить, а оттолкнул ногой в сторону. Столик опрокинулся, на пол посыпались крохотные вазочки с орхидеями, сигареты, пепельница и блюдо с апельсинами, которые весело покатились в разные стороны.
Наташа быстро перевернулась на бок и потянулась к сумочке, но Слава опередил ее и перехватил за запястье, дернув руку так, что хрустнули суставы. Пальцы другой руки впились Наташе в шею и надавили, вжимая ее затылком в диван. Ее губы раскрылись в жутковатой агонизирующей полуулыбке, и из них вырвался сдавленный хрип. Расширенные глаза, начавшие слегка подергиваться, уставились на Славу, но в них не было ни страха, ни боли — только любопытство. Из левой ноздри поползла тонкая струйка крови. Пальцы свободной руки судорожно зацарапали по обивке дивана.
— Ну, здравствуй, — негромко сказал Слава и слегка ослабил хватку. Наташа закашляла, потом, чуть отдышавшись, сипло произнесла:
— Вот уж не думала, что ты настолько по мне соскучился. Новиков, твои манеры просто ужасают. Совсем деградировал на крымской земле? Впрочем, таким ты мне еще больше нравишься — первобытность тебе идет. Ну, как — сразу сделаешь то, за чем пришел, или поболтаем? А может, займемся чем-нибудь еще более интересным? Положение подходящее.
Ее рука протянулась и скользнула по его щеке, но Слава, скривив губы, отдернул голову, и его пальцы чуть крепче сжались на шее Наташи.
— А ты знаешь, зачем я пришел?
Она лениво, снисходительно улыбнулась, продолжая в упор смотреть на него.
— Ну разумеется. Чтобы убить меня. Как ты собираешься это сделать — задушишь, перережешь горло, утопишь в ванной или выбросишь с балкона? Схимник успел тебя подучить?
— Заткнись! — глухо сказал Слава, стараясь не смотреть ей в глаза. Они затягивали, как раньше затягивали ее картины, и в блестящих черных зрачках можно было увидеть самого себя, тонущего и безмерно наслаждающегося этим.
— А ты заткни меня. Заставь меня. Милый мой, я больше не подчиняюсь приказам. Я теперь сама приказываю. Но я могу послушаться тебя, если ты прикажешь нечто особенное. Если я почувствую к этому интерес. Ты в состоянии заинтересовать такое существо, как я? Что ты можешь предложить творцу, Новиков? Мою собственную смерть? Безусловно, интересно, но это однократный процесс, исключающий все последующие. Это мне не очень-то подходит, но если ты настаиваешь, то хотя бы сделай так, чтобы это не было банально и скучно. И не забудь включить музыку — мои соседи не любят предсмертных криков по ночам.
— Это ты-то т-творец? — Слава наклонился так низко, что она почувствовала на лице его дыхание. Он по-прежнему старательно избегал ее взгляда. — Ты давно уже не творишь, ты только разрушаешь! Посмотри н-на себя — во что ты п-превратилась!
— Я смотрела на себя много раз. Мне очень нравится то, что я вижу. Я живу. Я делаю то, что доставляет мне удовольствие. Я беру то, что мне хочется. Я абсолютно самодостаточна. И я свободна от этих глупых самокопаний, которые вы называете совестью, — она снова улыбнулась. Кровь больше не шла, подсыхая косой полоской от ноздри к уголку рта, черные волосы прилипли к вспотевшему лбу, раскрытые губы, старательно ловившие воздух, влажно блестели. Ему захотелось убрать ее волосы назад, стереть кровь, а потом… Сощурившись, Слава отодвинулся, и Наташа тотчас уловила эту легкую перемену.
— Значит, тебе сладко живется?
— Клубника со сливками, — она облизнула верхнюю губу — очень медленно, потом положила ладонь на его руку, держащую ее за горло, словно хотела заставить его сжать пальцы еще сильнее. — Погоди, меня осенила догадка! Может, ты хочешь поквитаться со мной за измену?! Но ты ведь по телефону сам дал мне вольную, да и контрактов мы с тобой не подписывали.
— Ладно, хватит кривляться! Я знаю, что ты задумала, но этого не будет, — его рука метнулась назад и тут же вернулась — в ней был нож с длинным узким лезвием, и Наташин взгляд прирос к серебристому металлу, но страха в нем по-прежнему не появилось.
— Подумай, кого именно ты убьешь? Ты точно знаешь, что убьешь не ту?
Слава не ответил. Его лицо снова стало безжизненным, окаменевшим. Он смотрел мимо нее, на свою руку, которая медленно, словно во сне, опустилась вниз и вперед, а потом пошла назад и в сторону, к тонкой, вытянутой шее, неся поставленный косо нож туда, где пульсировала сонная артерия. Лезвие коснулось кожи, надавило, разрезало… и тут его взгляд метнулся в сторону. На него пристально смотрели знакомые глаза — не было ни насмешки, ни жестокости, ни надменности — только боль, страх и далекая теплая благодарность — на него смотрела Наташа, настоящая, вынырнувшая откуда-то из глубин мрака, в котором, казалось, была похоронена безвозвратно. У Славы вырвался хриплый крик ужаса, и он отдернул руку, оставив на шее Наташи длинный порез, тут же заполнившийся кровью. Нож упал на паркет и остался там, позабытый.
— Сейчас…я… — приподняв девушку, он зажал порез ладонью, а кровь текла сквозь его пальцы, пятная ярко-синий Наташин пиджак. — У т-тебя есть, чем перевязать?! Есть бинты в этой чертовой хате?!
