Наталия Земская - Анти-Авелин
– Которую, спустя столетия, им удалось сохранить. Отсюда вы сделали вывод, что история в Свято-Даниловом монастыре повторилась.
– Они не должны были возвращаться на квартиру. Что-то нарушило их планы. Но что? – Саламатин резко встал со стула и, стремительно шагнув к дивану, сел напротив Петровича. – Они были убиты тем же способом, что и Габриэль Каре – маленьким топориком. Орудие убийства найдено не было.
Повисла пауза. Саламатин, пристально глядя в глаза Петровичу, продолжил:
– Я здесь не только по долгу службы, но и по долгу дружбы. То, что произошло в работе моего друга, можно назвать одним словом – провал. Он настоящий профессионал.
Было бы высшей несправедливостью перечеркнуть его репутацию из-за этого дела. Никто на его месте не смог бы предугадать случившееся. Я должен помочь ему. Для этого нужно понять, что происходит, докопаться до истины. Мне нужно распутать это чертово дело.
– Мне тоже нужно распутать это чертово дело…
Они сидели напротив друг друга, глядя в глаза и улавливая суть сидящего напротив, как это умеют делать только мужчины-воины или мужчины-охотники, имеющие многовековую генетическую память о том, с кем можно идти плечом к плечу в бой, кто наверняка не струсит, прикрыв тебя от кинжала врага или когтей свирепого зверя.
Дальше слов было не надо. Они встали и направились к выходу.
В дверях Саламатин остановился:
– Вам необходимо будет произвести задержание Бжозовской и сопроводить ее до места временного содержания. Я попросил приехать сюда своего хорошего знакомого, он отличный психотерапевт, работает в институте имени Сербского, поможет привести Бжозовскую в чувства. Там, за дверями, наверняка уже полчище журналистов, им не надо видеть ее состояние, иначе потом потратите кучу времени на объяснения с общественностью.
– Спасибо. Действительно, не хотелось бы терять время из-за нервных срывов подозреваемых и свидетелей, – согласился Петрович.
– Чем вы сейчас собираетесь заняться?
– Опросить по делу мужа хозяйки особняка.
– Да, конечно. Здесь, справа от двери, есть черная лестница на второй этаж. Как выйдете из служебных помещений, первая дверь по коридору – это кабинет хозяина. Увидимся.
Узкая железная лестница привела Петровича в коридор второго этажа. Пройдя служебные помещения, он оказался в просторном холле, устланном мягкими коврами. Дверь кабинета хозяина особняка была приоткрыта, и из нее доносился звук работающего телевизора.
Петровичу показалось странным такое времяпрепровождение на фоне всех событий. Мягко ступая по ковру, он подошел к приоткрытой двери и заглянул внутрь.
В большом кресле с высокой спинкой сидел седовласый мужчина в красном шелковом халате, надетом поверх черных брюк и белой рубашки. Облокотив голову на руку с зажатым пультом, мужчина улыбался происходящему на экране телевизора. Это еще больше покоробило Петровича.
– Извините! – предупредительно окликнул его Петрович.
Мужчина быстро выключил телевизор, нажав на кнопку пульта, и встал навстречу Петровичу.
– Ландрин Иннокентий Петрович, майор полиции, – начал Петрович и осекся, вглядываясь в знакомые черты лица. – Я вас знаю?
– Мы не знакомы, но встречались у ворот этого дома.
Перед ним стоял импозантный пожилой мужчина, из распахнутого белого ворота его рубашки виднелся легкий узел красного шелкового платка, в тон шелкового халата с золотыми кистями на поясе. Но дело было даже не в дорогой и элегантной одежде, а в самой природе, которая сейчас наполняла этого человека. Она была иная, не такая, как вчера. Обычно так сильно изменить себя под силу человеку, поменявшему свой образ жизни, привычки, окружение и даже страну, и то – лет через пять, не меньше.
– Вы сильно изменились с вчерашнего дня, – отметил Петрович.
– Одет иначе?
– Это не главное. Вы стали другим человеком.
– А я в вас не ошибся.
– В чем именно?
– В вашем восприятии мира. Вы относитесь к категории людей, которые видят то, что многим не дано разглядеть никогда. Позвольте, я наконец-то представлюсь. Боголюбов Эдуард Константинович, – улыбаясь, протянул он руку.
Петрович ответил на рукопожатие.
– Вы разве не Бжозовский?
– Нет, что вы, к знаменитому роду принадлежит только моя Лизонька. А я так… Скромный коллекционер антиквариата. А впрочем, давайте все по порядку, – Боголюбов жестом пригласил к большому письменному столу, украшенному по бокам медными вензелями.
Расположившись в мягких кожаных креслах вокруг стола, мужчины продолжили:
– Быть может, я напрасно взял инициативу в свои руки? – почтительно осведомился Боголюбов. – У вас, должно быть, есть ко мне специальные вопросы?
– Вы не напрасно взяли на себя инициативу. Я действительно хотел бы узнать все о вашей жене, о ее связях с Орденом Иезуитов, и обо всем, что может пролить свет на это убийство. А специальные вопросы я задам потом.
– Вероятно, в курс дела вас посвятил Саламатин? Блестящий молодой человек. Когда такие эрудиты работают на государство, можно с уверенностью сказать, что у этой страны будет великое будущее.
Боголюбов помолчал, и со вздохом начал свой рассказ:
– Я потомок первой волны эмигрантов, родился в Париже. Мои предки, будучи людьми неродовитыми, но зажиточными, благополучно бежали от революционного террора из Одессы, – сначала в Стамбул, а затем в Париж. Дед – искусствовед и антиквар, его супруга – преподаватель по живописи. В эмиграции мои предки сблизились со многими представителями знатных фамилий, которым требовались познания моего деда при продаже тех ценностей, которые они привезли с собой из России. Он охотно консультировал бывшую российскую элиту, избавляя их от возможных ухищрений местных антикваров. Не за бесплатно, конечно. Так он очень быстро сколотил приличный капитал, и имел возможность на достойном уровне общаться с бывшими князьями, графами и баронами, в том числе – и с семейством Бжозовских. Мой отец и я пошли по стопам деда. Я получил хорошее образование, стал крупным специалистом в области истории искусства. К тому времени у нас уже был собственный антикварный магазин, один из лучших в Париже. Многие клиенты отца стали друзьями семьи. Жизнь на чужбине сплочает людей одной национальности. Бжозовские были к нам ближе всех. Они оказались удачливее прочих в плане сбережения своих фамильных драгоценностей, которые еще до революции разместили в хранилищах европейских банков, что позволило им безбедно существовать в эмиграции. После смерти отца я занял его место, и еще больше сблизился с главой семейства Бжозовских. Однажды отец Лизоньки пригласил меня на серьезный разговор в свою загородную резиденцию под Парижем. Я решил, что, как обычно, мне будет предложено провести оценку очередного ювелирного изделия, и взял необходимый для этого инструментарий. Но речь пошла о самой главной драгоценности Бжозовского – о его дочери. Ее отец заметил, что Лизонька не сводит с меня глаз, и что, невзирая на разницу в двадцать лет, он будет рад, если его дочь составит блестящую партию со мной. Однако я был обескуражен. Разница в возрасте меня смущала, и я взял время на раздумье. Но отец Лизы был настойчив, он приехал ко мне в тот же вечер на парижскую квартиру, и мы проговорили с ним всю ночь. Ближе к утру, выслушав все его доводы, я дал свое согласие на брак с Елизаветой Федоровной Бжозовской, – Боголюбов замолчал.
