Юкито Аяцудзи - Another. Часть 1. Что?.. Почему?..
– …Да.
– Лимон зажимает уши?
– Мне кажется, ты еще не совсем понял…
– Хммм… Ладно, проехали. Ты, значит, в кружке рисования?
– А… угу. В этом году заново вступил.
Я вспомнил вчерашние слова Тэсигавары – про то, что в прошлом году кружок живописи был закрыт. Но с этого апреля «красотка Миками-сэнсэй» стала его куратором…
– Сакакибара-кун, а ты?
Мотидзуки впервые за все время взглянул мне в лицо. И склонил голову набок, словно щенок.
– Собираешься вступить? В рисовальный.
– С ч-чего бы мне?..
– Ну…
– Мне, конечно, немного интересно, но… не знаю. Я не очень хорошо рисую…
– Хорошо ты рисуешь или нет – это неважно, – сказал Мотидзуки невероятно серьезным тоном. – Ты рисуешь то, что видит твое сердце. Потому-то это и интересно.
– То, что видит сердце?
– Да.
– И это тоже?
Я взглядом показал на «Крик с лимоном», и Мотидзуки без намека на виноватость кивнул, потирая пальцем у себя под носом.
Думаю, он просто боится незнакомцев; а когда мы разговорились, он оказался довольно интересным парнем. При этой мысли я немного расслабился, но в то же время –
При упоминании кружка живописи что-то шевельнулось у меня в памяти.
Вчера, когда мы с Мей Мисаки беседовали на крыше корпуса С, у нее был с собой альбом. Может, она тоже в кружке живописи?
Комната для рисования в нулевом корпусе была вдвое больше обычного кабинета. Все в ней имело довольно дряхлый вид, да и света поступало маловато, но благодаря высокому потолку давящего ощущения не возникало. Комната казалась даже просторнее, чем была на самом деле.
Я огляделся по сторонам, как будто в первый раз. Однако –
Мей Мисаки нигде видно не было.
Но утром она на уроках была… Невольно меня охватило недоумение.
На то, чтобы спокойно поболтать, времени не было, но мне удалось отловить ее во время одной из перемен и перекинуться парой слов. Я упомянул, как она вчера шла домой одна под дождем, и еще всякие мелочи.
– Я не против дождя, – ответила она. – Больше всего люблю холодный дождь зимой. Когда он переходит в снег.
Я хотел поймать ее на большой перемене и поговорить еще, но, как и накануне, она исчезла из класса прежде, чем я заметил. И вот сейчас – пятый урок уже начался, а она не появилась.
– Слушай, Сакакибара-кун.
На этот раз Мотидзуки обратился ко мне первым, и я отложил мысли о Мей в сторонку.
– Что?
– Что ты думаешь… о Миками-сэнсэй?
– Чего это ты вдруг… я не знаю.
– Аа, ну… это, ладно… – забормотал Мотидзуки и несколько раз кивнул; его щеки снова залил легкий румянец.
Что это с ним? Он меня малость смутил.
Может, он втюрился в учительницу рисования? Вот этот пацан? Приятель, как ты себе это представляешь? Она старше тебя более чем на десять лет.
2
– Мунк всего создал четыре экземпляра «Крика».
– Да, я знаю.
– Мне нравится тот, что в Музее искусств в Осло. Красное небо – самое угрожающее. Оттуда как будто вот-вот кровь польется.
– Хм. Но разве страшно не становится, когда всматриваешься? Не вызывает какого-то беспокойства? Как это может нравиться?
Можно, конечно, сказать, что эту картину легко понять. Визуальный эффект настолько силен, что идея, лежащая в ее основе, забывается, и куда ни глянь, всюду натыкаешься на забавные пародии. Думаю, в этом смысле она популярная. Но, конечно, когда Мотидзуки сказал, что картина ему нравится, он имел в виду другой уровень.
– Беспокойство… пожалуй, да. Эта картина вытаскивает на поверхность такие вот чувства, она показывает, что тревога есть во всем, просто так устроен мир. Потому-то она мне и нравится.
– Она тебе нравится, потому что вызывает у тебя беспокойство?
– Так оно ведь не уходит от того, что ты делаешь вид, будто его нет. У тебя ведь тоже так, да, Сакакибара-кун? Уверен, у всех так.
– Даже у лимонов и луковиц? – в шутку спросил я, и Мотидзуки улыбнулся немного застенчиво.
– Рисунки – это проекция воображения.
– Это, конечно, так, но…
Когда урок рисования закончился, я встал и вышел из комнаты вместе с Юей Мотидзуки. Так получилось, что мы, идя по плохо освещенному коридору нулевого корпуса, продолжили разговор.
– Йо, Сакаки!
Кто-то сзади хлопнул меня по плечу. Даже не оборачиваясь, я знал, что это Тэсигавара. Похоже, сегодня он решил сократить мою фамилию до «Сакаки».
– Шепчетесь насчет Миками-сэнсэй? Я с вами.
– Жаль тебя расстраивать, но у нас тут более мрачная тема, – ответил я.
– Это какая? О чем разговор?
– О «тревоге», окутывающей мир.
– Ээээ?
– Тебе когда-нибудь бывает тревожно, Тэсигавара? – поинтересовался я, хоть и был уверен, что он на подобные эмоции просто неспособен. Я уже стал обращаться к нему просто по фамилии, без суффиксов.
Однако крашеноголовый не оправдал моих ожиданий, ответив:
– Конечно, а ты как думал!
Он наигранно закивал – не уверен, насколько серьезно, – и добавил:
– Я ведь на последнем году учебы угодил в «проклятый класс три»!
– Э… – вырвалось у меня. И тут же я обратил внимание на реакцию Мотидзуки: он молча опустил глаза, в лице его читалась меланхолия и какое-то непонятное напряжение. И эта картина будто застыла в пространстве на миг. Так мне показалось.
– Вот что, Сакаки… – сказал Тэсигавара. – Я еще со вчерашнего дня хотел с тобой поговорить об этом…
– Погоди, Тэсигавара-кун, – вмешался Мотидзуки. – Не думаю, что ты теперь сможешь это сделать.
«Не сможешь это сделать»? Что «это»? Почему?
– «Теперь», говоришь… но… – произнес Тэсигавара, и его голос увял. Ни черта не понимая, я воскликнул:
– Да вы о чем вообще, блин?!
И тут же у меня перехватило дыхание.
Мы как раз подошли к дополнительной библиотеке. Старой библиотекой мало кто пользовался, но сейчас ее раздвижная дверь была на несколько сантиметров приоткрыта. И через щель я увидел –
…Она там.
Мей Мисаки.
– Что такое? – неуверенно спросил Тэсигавара.
– Подождите секундочку, – туманно ответил я и отодвинул дверь библиотеки. Мей повернулась к нам.
Она сидела за большим столом; никого, кроме нее, в комнате не было. Я приветственно поднял руку, но Мей проигнорировала мой жест и отвернулась обратно.
– Э-эй, Сакаки. Ты же не?..
– Са, Сакакибара-кун, что ты?..
Не обращая внимания на возгласы Тэсигавары и Мотидзуки, я вошел в дополнительную библиотеку.
3
Стен не было видно за высокими, от пола до потолка, шкафами, забитыми книгами. Но их все равно не хватало, и больше половины комнаты занимал целый лес стеллажей.
