Марина Дяченко - Мир наизнанку (Сборник)
— У меня проблемы, — сказала Лиза. — Гораздо серьезнее, чем были раньше. Я уже не хочу быть человеком. Меня устраивает роль персонажа второго плана.
— Вы напрасно так говорите, — сказал Игорь шепотом. — Быть человеком — круто. Я бы хотел. Но я не могу.
— Вы правда — курс доллара?
— В прошлом, — Игорь торопливо кивнул. — В прошлом — курс доллара, это было трудное время, меня так бросало…
Он поднял глаза, будто мысленно обращаясь к высшей силе. Лиза, почти против воли, вслед за ним тоже подняла голову и увидела доску над обменником с сегодняшним курсом валют: три, один, точка, пять, два. Три, три, точка, девять, ноль…
Она сдавила колоду карт в кармане, так что обгорелые кромки врезались в ладонь.
— Очень хороший курс, — оживился Игорь, проследив за ее взглядом. — Хотите купить доллары, евро?
— Игорь, — сказала Лиза. — Что мне теперь делать? Вы должны знать.
— Идти до конца, конечно, — будто иллюстрируя свои слова, он подался вперед, к решетке. — Быть человеком… круто. Завидую.
— А почему круто? В чем крутизна? — Лиза склонилась к окошку и взялась за решетку так крепко, будто не Игорь, а она была здесь заключенной.
Кассир мигнул. Секунду молчал, будто никак не мог решиться.
— Персонажи живут по вертикали, — сказал наконец. — От события к событию, от перипетии к перипетии. Вещи живут по горизонтали — только тем, что есть сейчас, они увязают во всем, что творится вокруг, быт ли это, ремонт ли, болезнь или любовь — они увязают, как в битуме Тени вообще не живут… Проклятия… я не знаю толком, и не будем о них. И только человек, насколько мне известно, способен жить сразу во многих измерениях. Только человек способен радоваться солнечному свету сейчас — и встрече с другом завтра. Быть человеком — прекрасно, Елизавета. Если Хозяин сказал, что вы способны им стать, — почему вы отказываетесь даже пытаться?
Лиза закусила губу:
— Потому что сериал сопротивляется.
— Это хорошо, значит, вы все правильно делаете.
— Да, но гибнут люди… Ладно, пусть даже персонажи, но они гибнут…
— Вы сочувствуете полюбившимся персонажам, когда они погибают. Это правильно. Так и люди ведут себя.
— Но ведь я — причина их гибели!
— Это вам так кажется. На самом деле сериал сам знает, кого и когда убить…
Игорь говорил горячо и убедительно. Лиза закусила губу, чтобы удержать слезы, и отошла от окошка.
На дороге по-прежнему не было ни единой машины. И ни единого прохожего. Лиза встала у кромки тротуара, дожидаясь трамвая, высматривая его, — но минута шла за минутой, и ничего не происходило.
Ноги перестали держать ее. Она тяжело опустилась на край лавочки, вытащила карты и разложила прямо здесь, на коленях, на юбке. Выпала новая карта.
Это был текст, который она помнила наизусть, текст, напечатанный косо, по диагонали, поверх неясных карандашных схем: «…человек, через внешний облик которого передается его внутренний мир, характер, психологическое состояние, а также человеческое тело, передача движения…»
Она заново перетасовала колоду.
«…внутренний мир, характер, психологическое состояние, а также человеческое тело…»
Зазвонил телефон в перепачканной кровью сумке.
— Алло!
— Лиза, у нас проблемы, — сдавленным голосом сказал Горохов. — Быстро идите в ближайшее отделение милиции.
— Куда?!
— Идите в милицию, признавайтесь в убийстве племянника.
— Что?!
— Если вас сейчас запрут — может быть, спасетесь.
— От чего?
— Нет времени!
— Но я его не убивала! Я не убивала…
— Делайте, если хотите жить!
Запищали короткие гудки. Лиза встретилась взглядом с Игорем, наблюдавшим за ней из глубины своей будочки.
— Трамвай не придет? — спросила она.
Игорь отрицательно помотал головой.
Лиза встала и, пошатываясь, двинулась к метро. Туда, где должно быть метро. Куст сирени служил ей ориентиром; вот прошел прохожий, а вот сразу трое. Вот прокатила, сигналя, машина по тротуару. А вот уже толпа, как много людей, тени на асфальте, фантики возле урны, дети с шариками из «Макдоналдса», троллейбус…
— Елизавета Николаевна!
Она обернулась. Человек с острыми глазами, похожий на следователя в штатском, как их изображают в кино, — этот самый человек поднялся со скамеечки у края газона.
— Елизавета Николаевна, можно вас на пару слов?
Она открыла рот, чтобы ответить, может быть, отрицательно и резко — но в эту минуту ее захватили сзади, зажали рот, чем-то брызнули в лицо, и она отключилась.
* * *Когда ее втолкнули в подвал, она соображала еще очень плохо, и ноги подкашивались через шаг. Ее вели или тащили с двух сторон двое мужчин в медицинских перчатках; в подвале горели под потолком голые лампочки, вдоль стен тянулись трубы, крашенные серо-зеленой краской, и черные кабели. Пол был бетонный, с редкими подсохшими лужами, каждая — в белом неровном ободке кристаллизовавшейся соли.
На полу, в кольце света под яркой лампой, сидел Горохов: оба глаза в кровоподтеках, губы в крови, глаза мутные; руки его были скованы за спиной милицейскими наручниками.
— Денис! — Лиза только теперь испугалась.
— Попали, — только и сказал Горохов. И отвернулся, будто не желая смотреть ей в глаза.
Лизу отпустили. Она пристроилась рядом с Гороховым, вытащила платок из сумки и попыталась промокнуть его все еще кровоточащее, надорванное ухо. Он мотнул головой:
— Не надо.
— Денис…
— Что сказали карты?
— Не знаю. Я не успела. Я не поняла.
Горохов зарычал сквозь сомкнутые зубы.
Лиза потрясла головой. К ней возвращалась способность смотреть без головокружения и соображать без длинных пауз; вокруг в полутьме происходило что-то, собирались люди, их туфли то уверенно, то опасливо ступали по бетонному полу: мужские летние туфли, пыльные кроссовки, пляжные сандалии, женские мокасины и даже туфди-лодочки на шпильках. Прокатился, поскрипывая колесиками, сервировочный столик. Щелкнула зажигалка, загорелась одна свеча, другая, и скоро на полу вокруг Лизы и Горохова вырос целый лес горящих свечек. Противный звук мелка по бетону заставил ее поежиться: несколько рук взялись выписывать на полу знаки, круги и треугольники, и Лиза с Гороховым оказались в кольце меловой вязи.
Признаки оккультного ритуала становились все более явными. В полумраке обозначились лица, покрытые прозрачные силиконовыми масками и оттого казавшиеся намазанными толстым слоем жира.
— Что это вы делаете? — спросила Лиза громко.
Ей никто не ответил. Один мелок с хрустом сломался, его осколок отлетел Лизе чуть ли не под ноги — белый и острый, словно косточка. В ту же секунду лампочки погасли. Подвал освещался теперь только огоньками свечей; лица, подсвеченные снизу, утратили последний намек на обаяние.
