Бенджамин Перси - Красная луна
Патрик отодвигает штангу и садится. Но перед ним не учитель, а парнишка. Высокий и пухлый, с круглым гладким лицом. Непонятно, сколько ему лет: пятнадцать или все девятнадцать. На голове — ежик каштановых волос. Белая футболка заткнута в брюки цвета хаки, ботинки солдатские, на тыльной стороне ладони — татуировка в виде пули.
Он таращится на Гэмбла большими серыми с поволокой глазами. И молчит. Тренируясь, Патрик думал о той девчонке: что заставило ее придвинуться? Ничего подобного с ним раньше не приключалось. А может, ничего и не было? Может, ему все лишь померещилось? Что он скажет ей, когда увидит? А теперь все его сумбурные, но приятные размышления прервал этот скинхед с вытаращенными глазами.
Чего от него ждать? Полезет в драку? Вряд ли. Для драки нужны зрители. Она подпитывается энергией толпы. А они здесь одни, если, конечно, не считать бесчисленные отражения в зеркалах. Ну так что же? Патрику надоело меряться взглядами, он встает и надевает на штангу дополнительные диски, еще двадцать фунтов. И, не выдержав, спрашивает скинхеда:
— Слушай, парень, что-то не так? Какие-то проблемы?
— Нет, что ты, Патрик, все так. Абсолютно никаких проблем. — Голос у парнишки на удивление ясный и четкий. Как у диктора на радио. Взрослый голос.
— В чем тогда дело?
Выясняется, что парня зовут Макс. Он хочет, чтобы Патрик познакомился с его друзьями. Сказав это, Макс засовывает руки в карманы, словно пряча оружие. Это похоже на предложение перемирия.
— Позволь поинтересоваться, — говорит он, — что ты делаешь в эту пятницу?
Ничего. В эту пятницу Патрику ровным счетом нечем заняться, но он не хочет об этом рассказывать. Кто знает, что на самом деле стоит за этим приглашением: может, оно искреннее, а может, и ловушка. Вдруг Патрик придет, а его там поджидает целая толпа парней с бейсбольными битами и стальными трубами в руках.
— В пятницу, — повторяет он.
Вообще-то, на ближайшую пятницу приходится священный день полнолуния, поэтому школьные занятия отменяются. Это обычай, настолько древний, что никто уже и не помнит, когда он появился. В такие дни никто не работает, никто никуда не ходит без крайней нужды. Об этом Патрик и говорит Максу.
— Но ты-то не ликан, — отвечает тот, — что тебя смущает?
— Ничего меня не смущает.
— Ну так приходи ко мне в гости.
Болтать с девчонками у Патрика никогда толком не получалось. Иногда в торговом центре, боулинге или кафе ему удается придумать неуклюжую фразу и завязать разговор: «Я тебя вроде бы уже где-то встречал, да?» Или: «Если они еще раз заведут эту песню, я себе уши оторву». И девчонки обращают на него внимание, но потом Патрик только улыбается и кивает, уставившись в пол. Так что обычно он даже не пытается знакомиться.
Но рыжая девчонка облегчает ему задачу, неожиданно вынырнув из потока учеников и чуть толкнув его плечом.
— Ты сегодня расслышал хоть что-нибудь из объяснений миссис О’Нил?
Сперва Патрик даже теряет дар речи. Единственное, о чем он думает в тот момент, — рука, теплая, сжимающая его член рука.
— Почти ничего, — наконец выдавливает он.
— Так я и думала.
Он пытается сдержать смущенную улыбку, придумать хоть какой-нибудь ответ, но вместо этого только сверлит ее глазами: желтая футболка с треугольным вырезом, темные джинсы с донельзя заниженной талией.
— А ты хоть саму-то пьесу читал?
— Нет. — Патрик закрывает глаза, это помогает. — Хотел прочитать, но так и не смог сосредоточиться.
— Из-за того, что с тобой случилось в самолете. — Это не вопрос, а скорее утверждение.
— Ага.
Вот сейчас она сочувственно кивнет, дотронется до его плеча и засыплет вопросами: каково это — прятаться под трупом и слушать крики умирающих людей? Но нет. Ничего подобного девчонка не делает. Хороший знак.
— Так ты меня знаешь? — спрашивает Гэмбл.
— Тебя все знают, даже если притворяются, что не знают.
Вокруг стучат двери шкафчиков. Звенят голоса. Почти все размахивают мобильниками. В потоке народа их прибивает друг к другу. Патрик уже не знает, куда идет, просто шагает, и все.
Девчонка что-то говорит, но слов не разобрать.
— Что, прости?
Она наклоняется так близко, что он чувствует ее дыхание на своем ухе:
— Ты зна-ме-ни-тость.
Патрик чуть было не выпаливает: «Не очень-то это весело», но ему не хочется показаться нюней. И вместо этого он говорит:
— Ты меня знаешь, а я тебя нет.
Она называет свое имя и протягивает для рукопожатия ладонь. Ту самую ладонь.
— Малери? — переспрашивает несколько удивленный Патрик.
— Да, Малери.
— Значит, Малери.
— Ага.
Он еще трижды нараспев повторяет ее имя.
— Что-то не так?
— Да нет. Просто я раньше не встречал никого с таким именем. Малери. Надо же.
Они болтают еще с минуту. Патрик не очень хорошо понимает о чем. Наверное, о школе. Возможно, о городе. Губы двигаются, и слова сами вылетают наружу. Звенит звонок.
Патрик никогда не любил прощаться. Когда по телефону кто-то говорит: «Ну ладно, я думаю, пора…», он всегда поспешно задает какой-нибудь вопрос, чтобы только разговор не кончался. И, помахав кому-то рукой, он всегда оборачивается, пройдя несколько шагов. Гэмбла удивляет: как это другие с такой легкостью спешат прочь с равнодушными лицами, мгновенно переключаются на следующую встречу.
С этой девчонкой все иначе. Патрик отходит на несколько шагов и поворачивается, чтобы взглянуть на нее, именно на нее — не на ее задницу. Ему нравится смотреть на Малери. И девчонка тут же, словно почувствовав его взгляд, замедляет шаг и тоже оборачивается. Улыбается, но потом опускает глаза, как будто он поймал ее на чем-то запретном.
— У меня французское имя! — кричит она Патрику. — Оно означает «невезение»!
Глава 9
Клэр почувствовала себя очень умной, когда догадалась про созвездия. А вот теперь, две недели спустя, кажется себе невероятно глупой. Она ведь так и не поняла, что хотел сказать папа. В письме точно зашифровано не направление, не карта: ведь, если пойти вслед за небесными фигурами, придется постоянно поворачивать и ходить по кругу. Девушка скороговоркой произносит: «Индеец, Щит, Индеец» — может, тайна зашифрована в звуках? Подносит листок к глазам и медленно отодвигает — вдруг проявится какая-то картинка? Вспоминает мифы, связанные с каждым созвездием, анализирует их снова и снова, будто на уроке литературы. Свои предположения она записывает в тетрадку — ту самую, с футбольным мячом на обложке. В конце концов у Клэр начинают ныть пальцы, так сильно девушка сжимает ручку.
Хочется разорвать тетрадь пополам, и еще раз пополам, и пусть ветер унесет белые обрывки, похожие на падавший той страшной ночью снег. А потом, опустошенная, она залезет под чье-нибудь крыльцо, свернется калачиком и уснет. Оттого, что она бесконечно вглядывается в испещренный карандашными точками лист, у нее щиплет глаза. Да и запястье тоже болит. Клэр так устала, что ей хочется умереть.
Вокруг простирается равнина, расчерченная колючей проволокой на коричневые и желтые квадраты. Девушка словно шагает по огромной шахматной доске. Ветер гуляет в колышущейся пшенице и зарослях соевых бобов, уходящих до самого горизонта. Деревья здесь растут лишь вокруг домов. От одного городка до другого приходится идти все дольше. Сурки с желтыми брюшками высовываются из норок и что-то пищат ей вслед, будто спрашивают: «И куда же ты, интересно, направляешься? Зачем вообще мучиться и куда-то идти?»
Всю жизнь, особенно в последние несколько лет, Клэр чувствовала себя очень важной и значительной: важно было, какие именно у нее ботинки, какие джинсы и куртка, какие отметки в школе, с кем она дружит и что пишет в эсэмэсках, что она думает о тех или иных фильмах, сериалах, музыке, каких мальчиков любит, а каких терпеть не может. Теперь все это закончилось. На северных равнинах не переставая дует ветер, неба над головой больше, чем земли под ногами, и Клэр кажется себе маленькой и никому не нужной. Бедная беспомощная крошка, ее легко проглотить за один присест, никто и не заметит.
Возле супермаркета Клэр соглашается подвезти седая одноглазая женщина, толкающая перед собой полную замороженных полуфабрикатов тележку. Хозяева небольшого белого домика пускают девушку переночевать на крыльце под навесом (во дворе четверо ребятишек ловят кузнечиков и бросают их в паутину к толстому пауку). Двое мужчин в кожаных перчатках и соломенных шляпах, кидающие на краю поля кипы сена в кузов пикапа, указывают Клэр дорогу. Но по большей части она старается ни с кем не заговаривать. Боится, как бы кто-нибудь не прищурил глаза и не сказал: «Ты ведь та самая девчонка, про которую вчера говорили в новостях?»
Хотя это вряд ли. Клэр читает газеты, останавливается в магазинах и внимательно изучает заголовки. «Кошмар в небесах». «Террористический заговор ликанов». «Чудовища среди нас». Фотографии обломков рухнувшего возле Денвера самолета: почерневший металл, развороченное пшеничное поле. Фотографии самолетов, приземлившихся в Портленде и Бостоне: на взлетной полосе куча машин полиции и «скорой помощи», на фюзеляжах отражаются красно-синие огни мигалок. Фотографии сложенных в длинный ряд черных мешков с телами погибших. Фотографии скорбящих родственников, выстроившихся за проволочной сеткой: люди цепляются за ограждение и друг за друга, лица у всех похожи на смятые, промокшие носовые платки. Фотографии Чудо-мальчика: выражения лица не разобрать — слишком зернистое изображение, на плечи наброшено одеяло, вокруг полицейские. Фотографии погибших. В специальном приложении к «Ю-эс-эй тудей» напечатали их список: имя, фамилия, возраст, родной город, профессия, краткая информация о родственниках. Три «боинга», пятьсот пятьдесят три трупа.
