Андрей Звонков - Закон сохранения
Виталий Васильевич принялся разливать чай по чашкам, — Тебе покрепче? — Боря не возражал. Они еще несколько минут пили молча горячий чай. Кабанов порозовел щеками. Преображенский залез в сумку, положил на стол перед ним ампулу.
— Что это? — спросил Кабанов.
— Тракриум. — Боря отпил еще глоток чаю, — и никаких мучений.
Кабанов молчал, в упор глядя на легкую смерть, ампулу с препаратом, отключающим дыхание. Пауза затягивалась.
— Значит, ты предлагаешь убить ее?
— Вот только не надо драматизировать! Она и так умирает. Ты лишь избавишь ее от боли, страданий. Ты на себя посмотри. А дочери твои? Кстати, где они?
Кабанов, который не смотрел в глаза Борису, но мрачно сопел, уставившись в чашку с чаем, ответил:
— Старшая у мужа, а младшая с ними. Юлька приезжает днем, помогает, пока я на работе. И ты предлагаешь мне убить ее?
— Ну почему, именно — убить?
— А как еще назвать это? Прерывание жизни — убийство.
— Ну и хрен с ним! Тебе что, никогда не приходилось выключать дыхательную аппаратуру у безнадежного больного? Только честно!
— Мне — нет. Боря, я тебе хоть раз говорил, что можно убивать больных? Я ж тебя учил сукина сына… — Борис вспомнил, как Наф-Наф и в самом деле цапался с завотделением по поводу каждого безнадежного больного… Больше всего его бесило, когда зав, видя что умирающий молод, вызванивал в институт пересадки органов, и оттуда прилетали лихие ребята, через час- полтора оставлявшие выпотрошенный труп. Кабанов догадывался, что еще они оставляли в кармане у зава некоторую сумму, но доказать этого не мог. Уже став заместителем главного по лечебной работе, он очень жестко добивался прекращения практики потрошения без согласия родственников. А родственники, как правило, не соглашались, а если и соглашались, то деньги доставались им, а не зав реанимацией. И кому стало хуже? Родственникам? Умершему или тем, кто ждет словно манну небесную, донорские органы — единственную надежду на спасение? Борис Викторович понял, что у Кабанова свои понятия о морали… Он ни разу не проводил эвтаназии, даже если родственники просили, он лишь старательно загружал наркотиками и снотворными безнадежного больного, давая по возможности без боли умереть. И тут Кабанов прав конечно. Своей рукой прервать жизнь, как ни крути — убийство. Борис налил снова в стопочки, себе и Кабанову:
— Давай, по последней. — Кабанов допил чай, и сказал:
— Ну, если по последней. А то завтра на работу. Теперь Юлька сама с Ларисой управится. — он взял, по прежнему лежащую перед ним ампулу с тракриумом и протянул Преображенскому, — убери.
Боря не спешил забирать.
— А может, все-таки, надумаешь?
— Не введи нас во искушение, но избави от лукавого, — процитировал "Отче наш" Виталий Васильевич. — Убирай. Я и сам не стану ее убивать и другим не дам. Пусть идет, как идет.
Преображенский спрятал ампулу в коробочку, с сожалением сказал:
— Что-то ты таким набожным стал? Я раньше за тобой не замечал…
— А как ты мог это замечать, Боря? Если я, как ты говоришь — набожным — стал только недавно. Не мальчик уже. Пятьдесят четыре… Я думаю, если ты проанализируешь свою жизнь за свои сорок три, тоже заметишь кое-какие признаки неслучайности всего, что происходит с тобой и вокруг тебя.
Борис Викторович усмехнулся.
— Богоискательством занялся? Нет, я не отрицаю его существования, есть он или нет, мне как-то по фигу… Верю я в него или нет? Кому какая разница? Я хозяин своей жизни, хочу так сделаю, хочу — этак… Я ведь, с Валентиной развелся, не из-за нее… Мне надоело. Мне надоело всякий раз, когда я хочу развлечься с сестричкой, клянчить ключи от ассистентской у Вити Егорова… и заниматься сексом в пыльной аудитории, где не то что ванной нет, а и раковины обычной. Мне надоело врать жене, отчего это я задержался, и видеть в ее глазах, что она мне не верит! Понимаешь? Мне очень захотелось никому ничего не объяснять…
Кабанов молча смотрел на него. О том, что Борис — бабник, знала вся больница. Но что б вот так декларировать свою сексуальную распущенность… Что это? Символы конца двадцатого века? Ну, молодежь, с ней более-менее понятно… Бери от жизни все! — реклама пепси-колы… или Я за безопасный секс! — а чем он, собственно, опасен? Спидом? Так латексные поры в пятьдесят раз крупнее вируса ВИЧ. Сифилисом? Ну это сейчас лечится легко. Рождением ребенка? Вот в чем дело! Ведь ясно, что борьба со спидом с помощью презерватива — банальная туфта, вранье. Все дело в моральной установке: Трахайтесь, ребята, только детей не заводите! Ни к чему они вам! С ними же трудно. Растить, кормить, ухаживать и воспитывать. И ведь еще как трудно! Если сорокалетний врач, солидный дядя, разошелся с женой, оставив ей почти взрослого сына, только для того, чтоб без помех кувыркаться с молоденькими медсестричками или студентками.
Виталий Васильевич, выпил последнюю стопочку, которая все стояла перед ним, бросил в рот кусочек ветчины, пожевал, проглотил.
— Эх, Боря, Боря… Солидный взрослый мужик, а весь ум ушел в малый таз… Ну, неужели у тебя нет никаких других интересов в жизни? Радости, удовольствия… кроме секса?
— Ну почему же, есть, конечно. Работа, друзья — Ответил Борис Викторович, — когда мне удается спасти больного, вытащить его буквально с того света, я испытываю наслаждение, пожалуй, даже большее, чем во время оргазма. Да ты и сам знаешь… Помнишь, говорил, когда я у тебя интерном был?
— Помню. Но ведь нельзя же свою жизнь строить только на получении удовольствия? — Борис удивленно уставился на Кабанова.
— Почему? А зачем же жить тогда? Или ты действительно веришь что цель жизни в построении дома, рождении ребенка, и поса… посо… ну, как это, посаждении дерева? Так мне только дерево осталось посадить… — Он заметно захмелел с третьей стопки. — Слушай, ты такой целомудренный стал! Честно признайся, сам-то, что никогда и ни с кем, что-ли? Не поверю… — язык ворочался тяжело, — наши девки сами прыгают… Как это у Пушкина…ты им только покажи…, - он хрипло захихикал. — А ты все-таки, скажи, неужели ты ни разу никого не поимел, кроме Ларисы?
Кабанов нахмурился. Борис невольно во хмелю затронул, пожалуй, самую больную тему для него. Да что кривить душой, было, было… Он, не Борис, естественно… Мало того, вся нынешняя беда, по убеждению Виталия Васильевича от того и произошла, что он однажды позволил себе…
* * *Да. Было один раз… но как было?! И не хочется вспоминать, да не забудется…
Кабанов по телефонограмме из комитета здравоохранения выехал на совещание начмедов… в большом конференц-зале шесть часов толкли воду в ступе… в перерыве все рванули, кто в буфет, кто в туалет… Виталию удалось взять пару бутербродов и лимонад, он притулился у подоконника, потому, что все столики оказались заняты.
