Яцек Пекара - Молот ведьм
— Кто знает, — ответил я. — Может быть, пришло время понести факел истинной, святой веры…
— Да-ааа, — ответил Шпрингер, и сложно было не услышать сомнений в его голосе.
Я улыбнулся про себя. Советник Линде был разумным и опытным человеком. Он прекрасно знал, что несению факела веры сопутствуют неудобства и опасность потерять жизнь. Особенно когда собирались поджигать владения кого-то такого, как Дюваре, кто шуток не понимал, а к еретической вере относился необычайно серьёзно. Впрочем, в Палатинате тоже сжигали еретиков и ведьм, так же хорошо, как и у нас, только занимались этим не обученные инквизиторы, а ловцы за ведьмами. Гнусная компания, кстати говоря.
— Разрешите, и я малость посплю, — сказал я, вставая. — Ибо, зная господина бургграфа, надо много сил сберечь на пир.
Шпрингер рассмеялся от всего сердца.
— О, да, — согласился он. — Будут схватки борцов и травля медведя собаками. Также споёт для нас сама Рита Златовласка, ибо едет в Хез и задержится в Биаррице не несколько ночей…
— Просветите меня, будьте добры, — прервал я его.
— Рита Златовласка, — повторил он удивлённо. — Не слышали, магистр? Баллады о прекрасной Изольде? Так она же автор!
— Саму балладу слышал, — ответил я. — Но имя автора как-то прошло мимо моего внимания.
— Тогда у вас будет возможность с ней познакомиться. — Он подмигнул со значением. — А есть на что глаз положить. — Покрутил головой. — Сами увидите.
***Толпа собиралась на площади уже с полудня, а городская стража преграждала путь к помосту и виселице. Самых пылких горожан приходилось отгонять палками, но в толпе не было агрессии, а лишь избыток энтузиазма, подкреплённого немалыми количествами вина и пива. Рита действительно была красивой, как обещал Шпрингер. И ничего удивительного, что её называли Златовлаской, ибо светлые, густые пряди волос, сейчас искусно завитых, ниспадали ей почти до самого пояса. Одета она была в зелёное, шёлковое платье с высоким воротником, а меж высоких грудей блестел скромный кулон с небольшим рубином. Была очень высокой, почти моего роста, но — что удивительно — создавала впечатление хрупкой и гибкой. На алебастрово-белом лице приковывали внимание глаза цвета пасмурного неба. Умные и пытливо смотрящие. Несомненно, она была шпионкой, а с учётом её красоты я предполагал, что шпионкой знаменитой. Мне было интересно, в Биаррице она задержалась случайно, или же ей надо было выполнить какое-то задание. Думал, что всё-таки первое, поскольку трудно себе представить, чтобы город для кого-то стал настолько важным, чтобы посылать сюда эту озарённую славой красоту. А кому служила? Боже мой, конечно каждому, кто хорошо заплатил. Бургграф собственноручно выложил ей кресло шёлковыми подушками и поддерживал за локоть, когда садилась. Она улыбнулась ему лучезарно. Ну и надо признать, что улыбка у неё тоже была красивой, а зубы белыми и ровными.
— Начинаем, — хлопнул в ладоши Линде и дал знак трубачам.
Зловещий звук труб утихомирил толпу. Подмастерье палача сдёрнул тёмный занавес, который до этого времени закрывал приговорённого. Толпа зевак завыла, а стражники, стоящие у основания помоста сплотили ряды.
Преступник поднялся с досок помоста. Он был высоким, плечистым человеком со смуглым лицом и слегка седеющими, длинными волосами. Сейчас его единственное одеяние состояло из серого, покаянного мешка с вырезанными отверстиями для головы и рук.
— Почтенный бургграф и вы, благородные горожане, — начал он сильным голосом, поскольку имел право последнего слова. — Глубоко скорблю вместе с вами по поводу смерти трёх женщин из Биаррица…
Его прервал недоброжелательный вой толпы, а какой-то камень промелькнул совсем рядом с его виском. Однако он не успел уклониться от другого, получил в лоб и упал на колени, протягивая руки к людям, как бы умоляя их о милосердии. Один из солдат тотчас подскочил и прикрыл его щитом. Стражники начали проталкиваться в сторону висельника, который кинул камнем. Часть людей покрикивала, чтобы убегал, часть пыталась его ловить, в результате возникли замешательство и гвалт. Бургграф фыркнул, раздражённо разводя руками.
— Всегда так, — пожаловался он. — Разве не лучше было провести всё в спокойствии, торжественно и с достоинством? Как думаете, магистр?
— Конечно, лучше, — засмеялся я. — Но толпа это всего лишь толпа. Сейчас успокоится.
Действительно, люди ведь ждали зрелища, а каждое замешательство только отдаляло завершающее развлечение.
— Магистр, — спросила Рита, склоняясь ко мне. — Можно спросить, почему почтенный бургграф вас так называет?
Вопрос был в высшей мере справедливым, поскольку я не носил в Биаррице служебного наряда — чёрного кафтана с вышитым серебром надломленным крестом, — а одевался как обычный горожанин.
— Поскольку Мордимер магистр веры и правосудия, а также знаток человеческих душ, — ответил за меня бургграф, с излишним, как на мой вкус, пафосом.
Я склонил голову.
— Всего лишь покорный слуга Божий, — объяснил я.
— Ин-кви-зи-тор, — угадала Рита. — Но, наверное, в Биаррице не по службе?
— Боже сохрани, — снова отозвался бургграф. — Он мой друг и приятный гость.
Я снова склонил голову.
— Это честь для меня, милостивый государь, — произнёс я. Тем временем, толпа успокоилась, а висельника, который бросил камень, поймали и отвели в сторону. Насколько я знал бургграфа, будет так жестоко выпорот, что в следующий раз крепко подумает, прежде чем начнёт поднимать дебош. Приговорённый встал с колен. У него было окровавленное лицо, которое он пытался вытереть рукой, но кровь без остановки текла со лба.
— Бога призываю в свидетели, я не виновен в этих смертях, — крикнул он. — Смилуйтесь, господин бургграф, во имя Господа, смилуйтесь! — Он протянул руки в сторону ложи, в которой мы сидели.
Бургграф с силой опёрся на подлокотники кресла и с немалым трудом встал на ноги.
— Делай своё дело, мастер малодобрый, — произнёс он установленную формулу, будто не услышав мольбы приговорённого.
Обрадованная толпа завыла, а приговорённый снова упал на колени и спрятал лицо в ладонях. Между его пальцев стекали струйки крови. Подмастерье палача подхватили его под руки и подвели под самую петлю. Вот только, на помосте не было самого палача!
— А сейчас смотрите, — произнёс бургграф чрезвычайно самодовольным тоном.
Снова зазвучали трубы, доски в помосте разошлись, и наверх выехал палач в алой куртке. Чернь, ошеломлённая, поражённая и обрадованная неожиданным появлением исполнителя, завыла во весь голос. Раздались аплодисменты.
