Анатолий Гончар - Оборотень
Воздух в помещении значительно посвежел. Лежавший на топчане граф вздрогнул как от озноба и, приподнявшись на локтях, негромко застонал. Голова, наполненная бессвязными мыслями, трещала хуже, чем с перепоя. Еще раз застонав, он свесился на сторону и, едва не упав, сел.
— Что, касатик, очнулся? — услышал он ласковый тихий голос, раздавшийся над самым ухом. — Хватит почивать- то, пора до дома!
Граф открыл глаза и увидел склонившееся над ним лицо знахарки. Она широко улыбалась, а челюсти её по- прежнему что-то жевали. В голове бились слова бабы: — "Изгони в себе дьявола". -Как изгнать? — хотел спросить он, но уже второй раз за сегодняшний день не сумел задать вопроса и молча двинулся к выходу. Когда дверь за ними уже закрылась, до его слуха долетели сказанные вдогонку слова знахарки:
— Сделай выбор, граф!
С тяжелыми мыслями он ехал назад. Посещение знахарки не только не избавило от мучивших сознание вопросов, но и породило новые. К тому же, душа его как бы раздвоилась, а он сам в третьем облике стоял посредине, не решаясь сделать шаг в ту или иную строну…
Прошла неделя. Состояние, которое испытывал в эти дни граф, было похоже на состояние человека, висящего над пропастью: еще не падающего, но уже и не уверенного в том, что в следующую минуту он не полетит навстречу ждущим внизу скалам. Но в отличие от скалолаза, пытающегося хоть как- то добраться до спасительной тверди, Вольдемар Кириллович не предпринимал ничего, способного помочь ему выйти из этого состояния, полностью отдавшись на волю течения времени. Его даже устраивала эта двойственность, возникшая в его мыслях. При этом сам он — основное его Я, как бы оставалось посередине, не принимая ничью сторону, и граф мог без содрогания наблюдать за жуткими монстрами, резвящимися в его собственном рассудке. Старуха цыганка и упырь — оборотень почти не появлялись. А если и появлялись, то в виде жалких уродцев, не вызывавших никаких иных эмоций, кроме беспредельной брезгливости. Такое состояние продолжалось до первых чисел масленицы…
Исколесив всю округу, тройка Вольдемара Кирилловича, разнаряженная разноцветными лентами, под переливы колокольцев возвращалась к усадьбе. Воздух, едва потемневший от сгущающихся сумерек, был насыщен запахом разгоряченных бесконечной скачкой лошадей и сладким ароматом хвои, росших по краям дороги сосен. Мерное покачивание саней убаюкало разгорячённого вином и забавами графа. Плавное течение мыслей, а точнее, их полное отсутствие, перешло в сладкий сон.
…Маленький мальчик, в котором граф узнал себя, весело смеясь и высоко поднимая ноги, бежит по лугу. Он то и дело оглядывается через плечо на бегущую за ним следом мать. Запутавшись в траве, мальчик падает, а графиня, подхватив его на руки, кружится вместе с ним. Продолжая смеяться, она говорит ему что- то ласковое и целует его розовые щёчки. Тот хохочет и, изо всех сил дрыгая ногами, пытается вырваться из материнских объятий. Радостное чувство заполняет грудь графа.
Но внезапно он видит эту сцену как бы с другой стороны. Маленький мальчик по-прежнему хохочет, графиня остается по- прежнему молодой и красивой, только на руках у неё появились длинные загнутые когти, которые впились в нежное тело ребёнка. Губы женщины по- прежнему шепчут ласковые слова. Но граф слышит её мысли.
— Мягкая, сладкая душа! — шепчет её сокрытая сущность. — Я высосу из тебя жизненную энергию, как пиявка высасывает кровь. Мальчик, твоя душа такая теплая и податливая, так хочется её пить и пить, но ещё немного на сегодня и хватит!
Глаза женщины закатились, на лице появилась блаженная улыбка. Она облегчённо вздохнула и втянула свои когти. Вслед за ними из тела мальчика выскочили голубые искры и, пронзив пальцы матери, потекли по её телу.
— Нет, этого мало! — мысленно воскликнула женщина и, наклонившись, впилась в обнажённую шейку мальчика. При этом её челюсть вытянулась, на щеках появилась серо — коричневая шерсть. Мальчик обмяк, всё еще продолжая смеяться, затем бесчувственно обвис на её руках.
— Барчуку плохо! — донеся как бы со стороны чей- то возглас.
— Солнечный удар, солнечный удар, солнечный удар!
Слова, повторяемые на все лады, пронзили мозг мальчика. Он открыл глаза и увидел склонившуюся над собой пасть волка.
Вольдемар Кириллович истошно закричал и очнулся. Протяжный волчий вой, долетевший с болота, как боевой курок ударил по взведённым нервам.
— Стой! — заорал граф Афанасию и, не дожидаясь, когда сани остановятся, спрыгнул. Не удержавшись на ногах, он несколько раз перекувыркнулся через голову, и лишь оказавшись в глубоком сугробе, остановился. Немного полежав, приходя в себя, он открыл глаза, и его взгляд упёрся в возвышающийся над болотом курган, на вершине которого четко угадывалась одинокая фигура воющего волка.
— Вы- ы- ыбор… — отчётливо услышал граф в долетающем до него вое.
Боясь сознаться кому бы то ни было в своих страхах, Вольдемар Кириллович метался, как мечется раненный зверь, загнанный в угол. Он то набрасывался на ни в чём не повинную прислугу, то, закрывшись в своей комнате, почти выл с тоски и от бессилия. Видения стали посещать его всё чаще. Даже днем мерзкое лицо старухи и распахнутая, почти человеческая, а от того ещё более страшная, пасть, сменяя друг друга, стояли перед его глазами.
— Пожалел кровинушку! — подумал оборотень. — Ха- ха- ха! Знал бы он, что знаю я! Вот бы посмеялись! Ведь наш исконный род вот лет сто, пожалуй, как исчез. И всё эта распутница Екатерина! Всё рожала и рожала, рожала и рожала! Только от кого? От графа Оболенского? Нет и еще раз нет! Всё от Петрушки- конюха…Да и этот олень рогатый — мой сын, ничего не замечал, будто совсем слепой был! Один я теперь на свете остался и неоткуда получить мне друга — наследника. Так что, старый дурень, зря меня жалел — то…Думал, я сам уйду? Уйду, но не раньше, чем срок настанет, а покамест буду рядом с тобой. Пусть твоего сынка страхи помучают!
— Давненько в наших краях оборотень не появлялся! — скручивая козью ножку, рассуждал дед Антип. — Вот как бабка Устинья померла, так и пропала вся нечисть.
— Это не Никифора ли прабабка? — сидевший напротив деда Антипа косой Игнат смачно плюнул и, вставив в рот цигарку, с наслаждением затянулся.
— Никифора, Никифора, токмо не прабабка, а прапрабабка. Уже, чай, лет пятьдесят как померла. А была, самая что ни на есть, настоящая ведьма! По ночам к курганам летала, с упокойничками разговаривала, нечисть вокруг её хибары так и вилась, так и вилась!
Сидевший чуть в стороне на суковатом пне Федор криво усмехнулся и, глянув в сторону говорившего, буркнул: — Врёшь ты всё, дед Антип! Бабка Устинья знахаркой была, людей лечила. А если и ходила когда по ночам, так некоторые травы только ночью и сыщешь. И нечего зря помоями хорошего человека поливать!
