Фотина Морозова - Заглохший пруд
— Фердинанд, о чем ты говорил со старостой?
— Открою тебе секрет: мы желаем поскорей проложить сюда ход из подземного мира — ради вас, деревенских детей. Взрослые готовы прельститься нашей сокровищницей — жадные, как люди! — но только дети способны по-настоящему оценить сохраняемые в ней сокровища.
— Что же, вы хотите их обмануть?
— Вовсе нет! Но первыми пусть войдут дети. Я доверяю тебе, Клаус. Ты войдешь, и узришь, и тогда решишь, стоит ли делиться сокровищами гномов со взрослыми. И представляют ли они для них ценность…
Совет самых почтенных людей деревни не докладывал мальчишкам о том, какой вердикт он вынес в отношении просьбы гномов. Однако, чтобы не заметить изменений, постепенно постигших пруд, требовалось быть слепым. Еще вчера вода в пруду была чиста, словно зеркало во дворце — и глядь, отчего-то это зеркало постепенно принялось затягиваться зеленоватой ряской, которая день ото дня становилось все плотнее и темнее и постепенно набирала сочный ржавый оттенок.
Плакучие ивы, нежно горевавшие над прудом, также переживали изменения: кора их потемнела и сморщилась, они стали грубыми, коленчатыми, костлявыми, точно непристойные лесные ведьмы, и больше не наклонялись, а скрючивались над водой — впрочем, можно ли было назвать водой ту жижу, которая теперь заполняла берега? А жижа все уплотнялась и уплотнялась…
Изменения происходили медленно, и все же сомневаться не приходилось: пруд превратился в торфяное болото. Не высились вокруг него изваяния богов и героев — зато ивы, хватая луну по ночам, действительно походили на фантастических животных. И самое, возможно, зловещее преображение коснулось луны, которая с недавних пор отчего-то окровавела и стала всходить в таком виде что ни полнолуние, тревожа эту, в общем, непритязательную местность.
И казалось, что если ночью пойти по единственной деревенской дороге, с сердцем, стиснутым грустью, то легко будет прикоснуться рукой к этой луне — только страшно, не осталась бы рука после этого красной на всю жизнь.
Но деревня процветала. А если не глазеть на луну, а попросту спать по ночам, как это полагается всем добрым обывателям, то волноваться совсем нечего. А воды, чего там, довольно в колодцах, и совсем ни к чему содержать всей деревней излишний дополнительный водоем.
Только Клаус, который все еще не мог позабыть облака, проплывавшие внутри прозрачной глыбы воды, начинал время от времени грустить и даже упрекнул Фердинанда:
— Я видел маленькую девочку, что плакала над болотом — а ведь она вряд ли помнит наш пруд так отчетливо-утраченно, как помню его я! Фердинанд, я понимаю, что людям нужно одно, а гномам — другое. Но зачем ты так безжалостен к человеческой радости!
— Ты говоришь о радости? Спроси, что доставляет твоим односельчанам больше радости: богатство и довольство — или любование облаками и никчемными ивами! Пруд сравнивают с зеркалом — и поистине, это зеркало их души: поддавшись корысти, они осквернили его, сделав вязким и вонючим.
Клаусу захотелось заплакать, и он едва не поддался слабости:
— Значит, правду говорила мне матушка еще вначале: о том, что не след человеку связываться с гномами! Зачем я поддался на твои рассказы и разговоры о дружбе!
Фердинанд похлопал его по плечу, словно герцог вассала:
— Ну, что ты! Я не лгал о дружбе, не лгу и сейчас; просто, видимо, дружба с гномами выявляет в человеке его истинное зерно… Вся надежда на тебя, Клаус. И на твоих друзей. Вы не разучились видеть прекрасное и остро воспринимаете безобразное — однако так ли они различны? Земля некрасива, но она рождает и цветы, и плодовые деревья… Ты еще не видел и не осязал всей красоты, которую готовы открыть перед вами гномы. И вы, дети, спуститесь первыми, как я и обещал.
— Ты слишком долго обещаешь. Я уже перестал верить.
— Хорошо же! В подтверждение своих слов я скажу тебе секретные слова, а ты передашь их своим друзьям. Того, кто произнесет их вслух, мы проведет в нашу подземную сокровищницу и сами вручим ее содержимое, позволив выбрать то, к чему лежит душа.
— Что же это за слова?
— Запоминай их, вот они: «На закате жди…»
— «На закате жди…»
— «Никому не говори».
— «Никому не говори». Ой, а как же я передам их друзьям, если приказано никому не говорить?
— Детям можно. Только не оповещай взрослых.
— Я предупрежу. Это можно сделать в любой миг?
— Лучше будет если мы назначим день, точнее, вечер — если сказано «на закате»…
Вечерело. Пастух гнал стадо с пышных лугов, и хозяйки в накрахмаленных чепцах встречали у ворот своих звенящих колокольцами буренок и пеструшек. Маленькие мальчики прекращали свои дневные игры в пыли. В каждом доме за общим столом собиралась семья с отцом или дедушкой во главе.
Но эти давно наскучившие мирные картины не привлекали внимания Клауса, фантазия которого заранее опьянялась сиянием сокровищницы гномов. Целый день он провел в ожидании. То и дело взглядывал он то на большие стенные часы с кукушкой, то на солнце, и не раз ему казалось, что время — то самое время, которого вечно не хватало, чтобы выучить урок, — остановилось. Но зато едва солнце превратилось в большой красный шар, а небо побледнело, госпожа Дамменхербст не могла оттащить сына от распахнутого настежь окна.
— Ах, мама, милая мамочка, — уверял мальчик, стоя коленями на стуле и облокотясь на подоконник, — я впервые заметил, как пригожа деревня, где мы живем.
Госпоже Дамменхербст не оставалось ничего другого, как смириться с этой внезапно проявившейся привязанностью сына к родным местам.
— Людям, которые привыкли трудиться, некогда любоваться красотами природы, — наставительно произнесла она. — Ох, не доведет тебя до добра дружба с гномами! Хоть и много они для нас сделали — а все же я их боюсь.
Но вот наконец, когда чаша терпения бедного Клауса готова была переполниться, в той стороне, где черные ветви плакучих ив смыкались, образуя свод над зарослями осоки, небо запылало закатом. И в тот же миг зашелестела трава под окном.
— На закате жди, — произнес внизу скрипучий голосок, настолько тонкий, что слышать его способны одни только дети.
— Никому не говори! — радостным шепотом отозвался Клаус, выпрыгивая в окно, и уже с улицы закричал:
— Мама, я чуть-чуть погуляю перед сном!
— Только недолго, — крикнула в ответ от печи госпожа Дамменхербст. — Не то отец рассердится. О, эти дети…
Следуя за своим крошечным другом, едва заметным среди травы на обочине, Клаус быстро миновал деревенскую улицу, держа направление на закат. Очень скоро земля под его ногами стала пружинистой, а затем превратилась в густую, влажную грязь. Глаза у Фердинанда горели двумя зелеными искорками, напоминая загадочные болотные огни, которые завлекают путников в самое сердце непролазной топи. Сам он в полутьме был похож на низенький межевой камень, только этот камень очень быстро двигался. Отталкиваясь короткими плотными ножками, он ловко перескакивал с одной кочки на другую.
