Фотина Морозова - Заглохший пруд
— К прискорбию, нет: человеческий век настолько краток, что даже с помощью подземных средств не поддается значительному продлению. В утешение тебе и всему роду человеческому: до смертного часа она не утеряла своей красоты.
— Скажи: а как король мог на ней жениться, если среди гномов вообще не бывает женщин?
— Кто постигнет тайну любви? Когда-нибудь я расскажу тебе о любви между птицей и единорогом, между церковным шпилем и росой, между человеком и статуей. А гномы и люди несравненно ближе — и по натуре, и внешне…
— Ты говоришь слова, которых не услышишь ни от кого в деревне, даже от пасторши, а уж она-то у нас любительница мудреных слов. Когда я их слышу, мне кажется, что я взрослею…
— Не взрослей, Клаус! Думаешь, случайно мы пришли сперва к детям? Дети лучше взрослых: они доверчивее, и жизненный опыт не застилает черными тучами их души. Ты и твои друзья — о как больно представить, что вы можете стать взрослыми!
Клаус задумался — иногда он все-таки хотел поскорее вырасти. Тогда он оставил бы деревню и ушел учиться ремеслу или нанялся бы в солдаты — все лучше, чем сидеть сиднем дома.
— Что же в этом плохого? Ведь все великие и славные дела совершаются взрослыми?
— Великие дела приятнее в мечтах, чем наяву: совершившие их либо гибнут, не успев насладиться плодами своих поступков, либо крепко раскаиваются, но изменить уже ничего не в силах. Кровь и предательство — постоянная цена великих дел в мире людей. Взрослый человек жесток, словно подошва неразношенного башмака, он лишен гибкости. Восхваляемая твоими сородичами зрелость — утешительный привал на дороге, прямиком ведущей к старости, а значит, к смерти.
И, наконец, случилось то, чему трудно было бы не случиться: договорились встретиться в доме общинного совета и обозреть друг друга воочию самые уважаемые люди деревни и те, чья помощь им стала почти необходима. Я полагаю, никто не удивится известию, что таковая встреча безотлагательно состоялась.
Они притащились — одни жирные, расползающиеся, оставляющие на крашеных, яично-желтых полах следы наподобие пятен торфа; другие — сухие, морщинистые, обезьяньи-проворные: и все они уставлялись на людей так, словно диковинку представляли собою не они, а люди. Сладкоречивый и любезный Фердинанд выступал их предводителем, но, не исключено, что попросту оратором.
— Все мы весьма, весьма счастливы встретиться здесь с вами и поблагодарить за то, что вы благосклонно отнеслись к нашей помощи. Что еще мы могли бы сделать для вас? Лишь скажите — и это будет исполнено!
Крестьяне молчали, приглядываясь; пастор стушевался и попытался отгородиться от гномов тучной фигурой господина Краузе. Осознавая возложенные на него обязанности, общинный староста сделал шаг вперед:
— Нам ничего не требуется, маленькие сударики: вы пришли к нам по собственной доброй воле и предложили помощь, о которой мы не мечтали. Если речь может идти о чем-то еще, то об одном: не в силах ли мы как-нибудь отблагодарить вас?
Сухие гномы искривили обезьяньи рожицы, словно услышав что-то веселое для себя; влажные, напротив, пригорюнились, и слезы мутной водицей поползли по отвисшим щекам. Фердинанд сообщнически подмигнул старосте:
— Благодарность, а? Неужели мы похожи на поденщиков, требующих платы? Да и обычай человека и гнома столь различен, что вряд ли вам по силам оказалось бы уплатить по нашим счетам… Все, что нами сделано, сделано бескорыстно. И если мы кое о чем попросим, и вы откликнетесь на просьбу, прошу, не ставьте ее в зависимость от нашей помощи. Выполните вы просьбу или не выполните, приязнь и помощь со стороны гномов останутся неизменны.
— В чем же состоит ваша просьба, маленькие господа? Мы надеемся, она не будет чрезмерно обременительна или ужасна?
— Как вы могли заподозрить? Мы попросим лишь то, что вам не нужно… точнее, нужно, но вы не умеете как следует им пользоваться. Я говорю о вашем пруде.
Если бы гномы пустились танцевать или, вытащив крохотные, блестящие, как ледяные зубы, кинжальчики, набросились на людей — и тогда присутствующие не оказались бы и вполовину так потрясены, как услышав слово «пруд»:
— Пруд? На что вам пруд?
— Во имя восстановления справедливости и ради блага деревни. Вы, новые жители, сами не представляете, какие места заселили. Вы хотя бы знаете, что берега пруда, который вы полагаете исконно своим, под водой смыкаются в виде воронки, которая устремляется вниз на недосягаемую для ныряльщиков глубину? И то, что этот ход — или лаз — путем сложной системы шлюзов, снабженных рычагами, способными самостоятельно регулировать уровень воды, приводит на берег иной реки, подземной? Что, не знаете? Мы так и думали…
Впрочем, с вашей стороны это извинительно. Ваш род крайне молод, и ни один из ваших предков не застал те славные и зловещие времена, когда путем этой воронки гномы проникали на поверхность земли из мира недр. Им помогали каменные ступени, ныне разрушенные временем и водой; а поверху лестницу окружали изваяния наших героев, пращуров и фантастических животных. То были эпохи великолепия… Наши запросы скромнее. Отдайте нам в распоряжение пруд, и через этот ход мы доставим вам удивительные вещи, о которых в мире, что движется под солнцем и луной, не имеют ни малейшего представления. Предупреждаем, однако, что вода ради этой цели неудобна. Ее заменит жидкий… или густой ил. А то и торф. Что вам больше полюбится.
Удивительные вещи? Это звучало необъяснимо-заманчиво. Однако упоминание о солнце и луне повернуло мысли деревенских обывателей в иное русло. До чего хорош их пруд, когда солнце лучами рябит его воду, и кажется, даже в выполосканное белье проникает солнце. Как он загадочен в летние ночи, поймав луну… Каким стройным, светлым, прозрачным отражается в нем мир — словно живописный, словно только что сотворенный, словно новорожденный жеребенок или лучшее изделие умелого мастера. И господа Видеке и Лутц понурили головы, а староста пожелал себе лишиться дара речи, прежде чем произнести решающее слово.
— Я вижу, с ответом вы затягиваете? Что же, поразмышляйте, все в ваших руках. Мы ждали тысячу лет и готовы ждать еще столько же — но в таком случае дар достанется не вам, а вашим потомкам… А пока — до свидания. У нас полно дел.
— Эти сударики — гордецы, как видно, — прокашлялся староста после того, как гномы, кто стелясь, кто ковыляя, а кто подпрыгивая, покинули общинный совет. — Не поручусь за то, каких дел они натворят, ежели исполнить их просьбу…
И в то же время расстаться с гномами представлялось невозможной затеей. Привыкнув к чему-то хорошему, легко ли его лишиться?
