Виктор Куликов - Первый из первых или Дорога с Лысой горы
С этими словами Поцелуев вскочил, обежал широченный стол и затряс ослабевшую, как после перелома, неприлично вспотевшую руку Похрюкина.
Затем советник вытянул из заднего кармана джинсов толстую, банковски опечатанную пачку зеленовато-серых купюр:
— Получите!
Утративший способность соображать Похрюкин деньги безропотно принял.
— Распишитесь!
На столе появился разлинованный под ведомость лист бумаги, а в руке начальника областной культуры возникла увесистой элегантности чернильная ручка с золотым, вне сомнений, пером, писавшая красным.
Похрюкин обреченно вывел в указанной советником графе автограф, и только после этого способность соображать вернулась к нему:
— Простите, но я не совсем…
— Вы не совсем понимаете, что за деньги и за что вы получили? — перебил Поцелуев, уже возвратившийся на прежнее место. — Извольте… Учреждение, которое я имею честь представлять, мягко говоря, не очень устраивает то, что в последнее время происходит вокруг… Я думаю, вы догадываетесь, что я имею в виду… Мы долго, слишком долго терпели, надеясь, что события вернутся в нормальное русло, и разум возьмет верх. Но теперь стало ясно, что само собой это не произойдет. Хотя бездарные попытки и предпринимались… А посему мы решили перейти к наступательным действиям. И начали с того, что разыскиваем истинных патриотов и оказываем им необходимую помощь… Самое главное сейчас — подготовить поле для предстоящей созидательной работы. То есть, надо разрушить, развалить то, что поналепили здесь бездарные фантазеры и безответственные аферисты. Получается как бы перефразирование всеми нами любимой песни: «Мы их, мы новый мир развалим, а нужный нам воссоздадим!».
Эту фразу Поцелуев даже напел, причем, весьма похоже на известного певца, на то, как звучал оригинальный вариант песни в дни особых торжеств, разливаясь по улицам и площадям и выводя на эти самые улицы и площади миллионы людей, сплоченных единым и несокрушимым желанием праздника.
И представилось Похрюкину, что снова за окнами его кабинета крепко бьются, полощутся на ветру языки кумачового пламени, и хрипят разукрашенные репродукторы, аж выгибая фонарные столбы, и…
Поцелуевский голос безжалостно смазал дорогое видение, от которого по идеально выбритым щекам начальника культуры вот-вот да и поползли бы давненько не появлявшиеся на них слезы.
— …Получается, сказочный мой Генрих Поликарпо вич, — говорил Поцелуев, — что вы для нашего ведом ства — человек, можно сказать, бесценный. Вы на своем месте делаете именно то, что нам и нужно. Работаете на будущее в масштабах области…
Похрюкин растроганно кивнул.
— …Отечество вас не забудет!.. Ну а деньги, кото рые я только что вам передал, считайте всего лишь аван сом. Весьма скромным к тому же.
Глазами смущенной гимназистки покосившись на лежавшую перед ним пачку капиталистических долларов, Похрюкин вспотел висками.
Ой как понравились ему слова Поцелуева! Ну, сил никаких нет, как понравились.
А советник сменил тон возвышенный и литаврный на деловой:
— Одно замечание, если позволите, драгоценнейший Генрих Поликарпович…
— Да, конечно, с радостью! — Похрюкин смотрел на советника влажным от умиления взором.
— Мы считаем, — кивнул Поцелуев, — что вы неблагоразумно пренебрегаете услугами товарища Слюняева.
— Э-э-э… простите? — с удивлением посмотрел Похрюкин на киноведа. О его присутствии в кабинете начальник культуры как-то забыл.
Советник же щелкнул пальцами, и было странно, что рядом с ним тотчас же не появился угодливый официант.
— Ну как же, как же! Генрих Поликарпович, бесцен ный вы наш!.. Это, пожалуй, единственный минус в вашей работе. Единственный, но зато каких размеров! С железнодорожную шпалу, честное слово. Это я вам как большой специалист по железнодорожным вопросам говорю… Вы все гоняете товарища Слюняева, притесня ете, а между тем другого такого помощника вам не найти. Человек такого таланта, такого кругозора, такой энергии…
Киноведа объял восторженный трепет. Ну наконец-то его оценили, ну наконец-то и о нем сказали доброе слово!
— …тратит такие силы, развращая вкусы и нравы людей, посещающих кинотеатры, осуществляя священную заповедь о том, что важнейшим из всех искусств для нас является американское кино, а вы его со света сживаете. Никуда это не годится! Никуда. И это, знаете, чье мнение?
Поцелуев поднял указательный палец, и Похрюкину со Слюняевым показалось, что самый кончик пальца вместе с розоватым ногтем непостижимо как, но трансформировался в голову с крупными и всем-всем-всем еще памятными чертами лица.
Пошевелив мясистыми губами, сдвинув брови, кончик пальца зловеще прочмокал: «Есть мнение…». И этим все было сказано. И в воздухе запахло знакомым и родным.
Сладко, сладко стало на душе у Слюняева, а у Похрюкина на душе сделалось еще слаще. Словно медом душу напоили.
Вопросов ни у начальника культуры, ни у лишившегося дара речи киноведа не возникло.
И Поцелуев не стал уточнять, чье это было мнение. Однако он сказал:
— Мы очень надеемся, что вы оба учтете наше поже лание и впредь конфликтовать не будете, а усилия свои объедините.
Похрюкин без промедления выдал:
— Согласен.
— Буду стараться, как могу! — опять-таки интеллигентно пообещал Слюняев.
Поцелуев остался ими доволен. Потирая руки, щурясь удовлетворенно, сообщил:
— Ну что ж, я очень рад. Можете считать, что с этого момента для вас началась новая жизнь. В нашей системе вы станете другими людьми, и даже самые сокровенные ваши желания и мечты могут исполниться.
Оживший, осмелевший Похрюкин рискнул полюбопытствовать:
— А как ваше многоуважаемое учреждение отно сится к фестивалю, который начнется сегодня у нас в городе?
— Так ведь мы же его и затеяли! — загадочно усмех нулся Поцелуев. — Это наша идея. И мы у вас в городе еще не такое устроим! Мы к вам таких персон приве зем… Держитесь только, чтобы со стульев не попадать, да чтобы челюсти напрочь не отвалились!
О чем подумал при этих словах Похрюкин, неведомо, а вот Слюняеву яснее ясного увиделось, как идет, значит, он, киновед Слюняев, по Волжской набережной. Да под ручку с Джеком Николсоном. С самим, да-с!
Медленно так идут они, прогуливаются, стало быть. И не он, киновед Слюняев, а как раз Джек Николсон горделиво поглядывает по сторонам: «Смотрите, мол, с кем я, обыкновенный Джек Николсон, имею честь быть знакомым и могу прогуливаться, дозволение имею под ручку взять. Видите? Это же киновед Слюняев!».
