Танит Ли - Убить мертвых
Он обернулся — она стояла, как всегда, в своих чистеньких штопаных лохмотьях, и пушистые легкие волосы реяли на ветру.
— Привет, Парл, — сказала она. — Я уже стала бояться, что ты никогда не придешь.
Он потрясенно воззрился на нее, как перед тем на яблоню. Когда девушка двинулась к нему, Парла обуял такой беспросветный ужас, словно его кровь и кости разом превратились в пылающий лед.
— Я ждала тебя, Парл. Тут, на дереве. Я приходила сюда так часто, как только могла.
Он вдруг обнаружил, что пятится от нее. Когда он отшатнулся, в лице Шелковинки что-то дрогнуло, но Парл все еще не мог понять, что же не так. А потом он ни с того ни с сего снова ударился в бегство. Он несся через луг, прочь от девушки и яблони, и кричал на бегу — протяжно, без слов.
Остановился он только перед дверью. Он набросился на эту дверь и стал колотить в нее кулаками. От его воплей все соседские собаки подняли лай. Дверь отворилась, и Парл едва не повалился носом вперед. Женщина, открывшая ему, была бабушкой Шелковинки — он узнал ее, хотя видел как будто издалека, и только тогда осознал, в чью дверь стучал.
— Ох, — горестно вздохнула она, — тебе уже рассказали...
Бабушка расплакалась. Мальчик понял, что и сам уже давно плачет. Старая женщина усадила его на стул и закрыла дверь.
Она не стала рассказывать ему, что случилось, поскольку думала, что он и так знает. Но из ее причитаний он понял все. В ту ночь, когда разразилась гроза, погубившая урожай, Шелковинка допоздна засиделась на яблоне за школой. Когда молния ударила в яблоню, то поразила не только ее, но и девушку. Шелковинка была мертва. Уже больше месяца.
Бабушка заварила травяной чай, который они когда-то пили втроем. Теперь его больше некому было пить. Она пыталась удержать Парла, чтобы он остался подольше — он так часто заходил сюда вместе с Шелковинкой, что теперь для бабушки будто воскрес дух внучки. Затем она подошла к сундуку и достала оттуда что-то непонятное. Вблизи это оказался полотняный мешочек. Бабушка развязала его — там лежала прядь золотистых волос.
— Все, что мне от нее осталось, — вздохнула она.
Она расчесывала волосы Шелковинки каждое утро, до самой смерти внучки. После удара молнии хоронить было почти нечего — она сожгла плоть и кости так же легко, как дерево. Но эти несколько прядок бабушка по счастливой случайности не выбросила. И теперь, с кровью оторвав от сердца, она отдавала их Парлу.
Как только он увидел бабушкино сокровище, ему стало очень дурно. Знание, которое он постиг и обосновал спустя много лет, тогда явилось ему простым озарением. Он чувствовал, что в прядях волос таится какая-то сила, но не знал, какое это имеет значение.
Но даже так наитие подтолкнуло его. Едва не содрогнувшись от отвращения, Парл взял мешочек.
Большую часть дня он просидел в бабушкином доме, и мешочек с золотистыми прядками лежал рядом. Все это время они почти ничего не говорили друг другу. Старушке не пришло в голову спросить, не пора ли ему возвращаться, ибо повседневная жизнь отошла от нее далеко-далеко. Парл же понимал, что весь остальной мир, хозяин, его поля и его гнев никуда не делись, но теперь они стали для него далекими, едва различимыми тенями за пределами крохотного пузырька, в котором оставались только он сам, проклятая яблоня, мертвая девушка и прядки ее волос.
Когда день стал клониться к вечеру, он встал и вежливо попрощался со старой женщиной.
По пути на луг он повстречал троих бывших одноклассников. Он окружили его — им не терпелось выразить сочувствие или, как ему тогда показалось, насладиться его страданиями. В конце концов один из них обмолвился: «Кое-кто говорит, что священники приходили святить землю, где ее убило. И еще кое-кто говорит, что, может статься, она не упокоилась с миром». Другой паренек осадил болтуна, сообразив, наконец, как все это дурно пахнет, и они ушли своей дорогой.
Над лугом проносились летучие мыши и растворялись во тьме. Небо затянуло тучами, лил дождь. Обгоревшее дерево странно отсвечивало под дождем колючим стеклянным блеском.
Через час Парл увидел Шелковинку, неспешно идущую к нему под дождем.
Она была сильная. Теперь она выглядела почти как живая, а в прошлый раз вся просвечивала насквозь. Парл чувствовал, как его жизненная сила перетекает к ней. Он хотел, чтобы Шелковинка была, и мысль о том, что он питает ее, поддерживает ее бытие, доставляла ему радость. И все же в глубине души он страшился этой радости, восставал против нее. Когда девушка подошла и опустила руку на предплечье Парла, его пронзил такой холод, какого он не чувствовал ни разу в жизни. Прикосновение же ее пальцев было совсем неощутимо.
На ней не было никаких следов от молнии. Позже ему предстояло узнать, что у оживших призраков вообще редко видны раны или увечья, послужившие причиной смерти. Они притворяются живыми, в этом их суть; часто они даже не помнят момента гибели — или делают вид, что не помнят.
Они сидели рядом на большом плоском камне и говорили. Чуть погодя он взял Шелковинку за руку, и на этот раз ощутил ее прикосновение, словно рука была живой и настоящей.
Она была юна и невинна. Наверное, лишь по своей наивности она попыталась сделать то, что попыталась. Искреннее и честное желание, чтобы они были вместе — всегда, на равных. Одни призраки прикрывают ревностью свою ненависть ко всем, кто живет настоящей, а не поддельной жизнью, другие никогда не идут на прямое убийство, а лишь впитывают тепло живых, греются, как у костра. Но Шелковинка была чиста душой.
Страшная смерть не превратила ее в злобного демона.
Ей было тринадцать лет. Прелестное, доброе, отчаявшееся дитя. Нет, только чистое и бескорыстное желание остаться вместе с Парлом, не потерять его, заставило ее искать его смерти.
Шелковинка сказала, что им лучше пойти в школу. Там была боковая дверь, и они оба знали, как открыть ее. Дождь все шел и шел, и Шелковинка захотела спрятаться от него. Он немного удивился и спросил — разве теперь дождь не безразличен ей? Она светло улыбнулась ему.
— Конечно же! Смотри, мои волосы совсем сухие, и платье тоже. Но ты же вымок до нитки!
И он покорно пошел следом, открыл школьную дверь — не потому, что промок под дождем, а потому что Шелковинка так хотела.
Они побродили среди парт и сундуков. Книги были сложены небрежно, грифельные доски — в беспорядке. На полу с важным видом восседала мышь и грызла большую свечу, по которой учитель отмерял время. Было очень темно, но Парл почему-то видел все вполне отчетливо. Даже когда девушка легко и проворно взобралась по лесенке, ведущей на чердак, он без труда догнал ее.
Пол чердака, опирающийся на толстые потолочные балки классной комнаты, большей частью прогнил — крыша текла во многих местах, сквозь ее бреши лил дождь, а зимой в пятидесяти футах над головами учеников медленно вырастали сосульки. Перекладины давно потрескались, стены покоробились. Ученикам было строжайше запрещено подниматься на чердак.
