Танит Ли - Убить мертвых
Миаль сидел на берегу, в нескольких метрах от мертвой девушки, грыз: ногти и лишь иногда украдкой косился в ее сторону. Наконец он вскинул свой инструмент на плечо.
Менестрель сочинил песню для Сидди Собан, правда, он не мог бы сказать, насколько удачной она получилась. Но инструмент отсырел, пока его владелец бродил по отмелям, некоторые струны стали фальшивить. Окажись рядом его отец, не миновать бы Миалю порки.
Допев, он крепко обнял инструмент и стал смотреть, как течет река.
Через час или около того холод от промокших башмаков и рубашки пробрал его до костей. Миаль чихнул, протер глаза и встал. И обнаружил, что стоит на одной из туфелек Сидди.
Он медленно побрел прочь от реки.
Где-то далеко, словно фаготы, мычали коровы. Запахи земли и цветов жестоко щекотали ему ноздри и горло. Миаль чихал, ругательски ругал себя и весь белый свет, и снова брел туда, где, петляя, убегала на восток лента дороги.
Глава 4
В пяти милях к востоку от деревни местность начала понижаться. Появились глубокие лощины и журчащие ручьи. Деревья-столбы, с одинокими венчиками крон у самых верхушек, росли вдоль дорог, вьющихся по гребням холмов, или на болотистых берегах далеких, едва различимых рек.
Где-то в этих краях и заночевал Парл Дро, завернувшись в свой черный плащ. Погода стояла мягкая и теплая, только перед самым рассветом похолодало. Но через несколько часов после восхода тепло вернулось, ласкаясь, словно опасалось, что здесь не успели по нему соскучиться. На залитом утренними лучами и увитом плющом хуторском заборе сидел тощий ребенок, болтая ногами среди листьев. Завидев высокого человека в черном одеянии, шагающего по дороге, припадая на левую ногу, ребенок проворно спрыгнул в придорожные сорняки и подскочил к путнику.
— Дай мне монетку!
— Зачем? — Дро даже не взглянул в его сторону.
— Я могу видеть будущее, — заявило дитя. — Я скажу, что тебя ждет. Дай двадцать грошей!
Дро остановился и посмотрел на ребенка. Это была девочка с выгоревшими на солнце волосами. Он бросил ей монетку в двадцать грошей, точнее, уронил с высоты своего роста. Девочка ловко подхватила денежку.
— А я знаю, кто ты такой, вот! Я-то думала, тебя не бывает. Они говорили, что однажды ты будешь идти через наши края.
— Кто говорил?
— Да все! Год за годом. А теперь я говорю тебе: смотри в оба! Вперед и назад. Ты нажил много врагов!
— В самом деле? — переспросил Дро.
— Но я тебе не враг, — сказала девочка. — Мне кажется, что ты очень хороший!
Она убежала куда-то вдоль забора, и за ней столбом поднялась розоватая пыль. Почва здесь была суше, чем в предгорьях, и менее плодородная.
В полдень Дро миновал трактир, где продавали вино и желтый, со слезой, сыр. В садах зрели персики. Слепой пес грелся на солнышке и жалобно заскулил, когда его тощую спину на миг накрыла тень путника.
После полудня дорога начала забирать к югу. Узкая тропка, ведущая на восток, отделилась от нее, но вскоре потерялась под сенью черного как смоль леса. Когда Дро вышел из лесу, он увидел далеко впереди одну из мглистых рек. Русло ее извивалось, выгибаясь петлей, и до самого берега дорога все время бежала под горку. В петле реки дремали развалины крепости, растворяясь в небе с приближением заката. Вдоль берега раскинулся поселок. Помимо традиционной главной улицы здесь имелись еще две, почти столь же широкие. Сточная канава несла помои в болото, тянущееся вдоль русла реки к северу от селения. Над крышами вился дымок. Несколько рыбачьих лодок лежали на берегу днищами вверх, похожие на огромных дохлых рыб.
Предчувствие, смутное, но настойчивое, стало таким сильным, что Дро обошел поселок подальше. Вместо этого он прошел, срезая угол, через болото. Мощеная кирпичом гать, местами подтопленная, вела к луговине, где стояла крепость.
Внешние ее стены были неровными и выщербленными, а внутренние — удивительно гладкими, отшлифованными стихиями. Пару столетий назад здесь правил какой-нибудь граф или князек, хозяин реки. Сейчас к крепости никто больше не ходил. Ни единой тропинки не вилось через луговину, никто даже не пас тут овец и коз — трава стояла нетронутая, высокая. Может быть, в деревне считали, что в крепости обитают призраки — она казалось такой таинственной, загадочной. Только охотник за призраками, подобный Дро, мог быть уверен, что здесь нет его обычной добычи. Просто скорлупа, пустая ракушка...
С реки подул промозглый ветер, сумерки принесли с собой холод. Дро разжег костер с подветренной стороны внутренних стен. Рядом уцелевшая лестница вела прямо в небо. У ее подножия росла дикая яблоня, кислые мелкие плоды еще не созрели. Дро запек пару яблок в золе костра, чтобы они утратили горечь.
Огромный сыч, бесшумный, как детский воздушный змей, скользнул над луговиной, высматривая добычу.
Парл Дро сидел, прислонившись к стене. Он не терял бдительности, но оставался совершенно неподвижен. Это было одним из его профессиональных умений — отключить на время свое предвидение и свое чувство запредельного, дать им отдых, как приходилось давать отдых покалеченной ноге. Каждый день пути был днем борьбы с болью, и каждая передышка приносила невыразимое облегчение. А когда Дро уставал, его уже мало что волновало.
Потом сквозь опущенные ресницы он увидел женщину в облаке золотых волос, которая склонилась к его костру. Она была совсем как настоящая, но когда он открыл глаза, она исчезла.
Девочка с хутора разбередила старые воспоминания, а среди них было одно, очень личное и важное. Дро подумал об этом и позволил прошлому ненадолго завладеть его рассудком, пока настоящее снова не подхватит его...
Его отец был солдатом на какой-то пограничной войне. Война была небольшая, но ее хватило, чтобы убить его. Мать Парла Дро прожила немного дольше и умерла, когда ему было четыре года. Местный землевладелец содержал приют, где жизнь детей, лишенных крова и семьи, была относительно терпимой. В десять лет Дро уже работал в поле. Но поскольку за ним была замечена склонность к учебе, землевладелец, на редкость порядочный для своего сословия, разрешил ему дважды в неделю ходить в городскую школу.
Школа была ветхая. Зимой с потолка в том месте, где на чердаке протекала крыша, свисали длинные сосульки. Ученики жались поближе к железной жаровне, полной горячих углей. В школу ходили пятьдесят мальчиков и полтора десятка девочек, чья родня считала своих воспитанниц достаточно странными особами, чтобы отправить их учиться. Все они, кроме одной, были совершенно чуждыми ему созданиями. С ними всегда ходили няни, а зимой они приносили в школу собственные жаровни. А та, другая девочка, была бедна и всегда приходила одна. Она носила чистое, хотя и много раз штопаное платьице и сидела всегда прямо, как по струночке. Волосы ее тоже всегда были чисто вымыты — длинное золотое полотнище, мягкими волнами стекавшее по спине на школьную скамью. Зажиточные девочки с ней не разговаривали. Они лишь громко сообщали одна другой, что она потаскушка, раз с ней не ходит няня. В ответ она столь же громко, ни к кому не обращаясь, замечала, что за ней, целомудренной и добродетельной, надзор не нужен — в отличие от них.
