Максим Асс - КОШМАРЫ
— Да она... Нечистая сила...
Я сжал зубы.
— Ну, поговори еще, дуралей... Да пусти, пусти лошадь... Пусть сама идет, как знает!..
Опять поехали...
— Тук-тук-тук...— опять зазвучало.
Bce слышнее и слышнее отдавался этот звук у нас в ушах и все бодрее бежала лошадь.
— Барин, — сказал вдруг Онисим, весь встрепенувшись, — а ведь мы теперь на дорогу попали... На дорогу, как есть... Вон и вехи — глядите?.. Чудеса и только!..
Я глубоко перевел дух. По ходу лошади было уже видно, что она почуяла что-то верное...
— Вот видишь, стало быть, лошадь-то умнее нас..
Вот она на звук и вывела нас прямо... А мы кружились!..
— Вывела! — сказал Онисим и подозрительно покосился на меня. — А почему же, барин, все не видать того?
— Кого?
— А того, кто впереди-то едет!..
— Погоди... за поворотом увидим!
Дорога, действительно, заворачивала. Но когда мы миновали поворот, мы все же впереди себя никого не увидели.
А звук становился все слышнее и слышнее. Теперь, когда ни ветер, ни снег не заглушали его, он раздавался отчетливо, похожий на мелкий дробный стук.
И стук этот сопровождал нас, звучал почти под ухом, продолжая быть необъяснимой загадкой.
Но Онисима стук не занимал уже.
— Гляди-ка, гляди-ка, барин! — радостно гаркнул он и указал рукой на что-то видневшееся впереди. — Ведь это не иначе, как Быкинский двор!..
Я посмотрел. В полверсте от нас чернело что-то громадное и длинное и в этом длинном и громадном светились несколько огненных точек... Это был Быкинский заезжий двор, одиноко стоявший на пустынном степном тракте.
— Слава Тебе, Господи! — сказал Онисим и широко перекрестился. — Явил чудо. Не дал пропасть!
— Да, чудо!.. — повторил я, как эхо...
Через несколько минут мы въезжали во двор и через несколько минут, осматривая возок, я увидел отогнувшуюся от полозьев узенькую железную полоску, которая, лишь только мы повели нераспряженную еще лошадь под навес, стала бить по задку:
— Тук-тук-тук!..
ШАТКИЕ КРЫЛЬЯ
I.
Их жило трое в одной комнате: белка, попугай и человек. Теперь у человека были гости, и попугай и белка, забытые и обиженные, делали вид, что дремлют.
Человек — Иван Ильич — длинный и худой, как жердь, сохранивший от времен, когда он служил в какой-то труппе статистом, бритую актерскую физиономию, кашлянул в сторону и потом, наклонившись в гостям, сказал сиплым, приглушенным голосом, как говорят без просыпу пьющие люди:
— Выпейте, Марья Антоновна! Прошу покорно! И вы, Артемий Филиппович... Прошу покорно...
Темноглазая молодая женщина с круглым лицом, тронутым оспою, и подозрительного типа субъект, похожий на беглого монаха, чокнулись с хозяином и выпили.
Женщина стала закусывать, а мужчина крякнул и налил себе вторую рюмку.
— А я сегодня имел разговор, — сказал Иван Ильич с таинственным видом. — Прелюбопытно... Но выкушайте сначала! Прошу покорно... Марья Антоновна, за ваше здоровье!..
Выпили по второй.
— Изволили слышать про Жмурова-Донского?..
Н-нет?.. Большой актер. Российский самородок... Талантище... Первый Гамлет, принц Датский... Вместе играли когда-то...
Иван Ильич закашлялся и кашлял долго и мучительно. Пот выступил у него на лбу от напряжения и, когда припадок прошел, он долго сидел, не говоря ни слова, с выпученными глазами, на которых блестели слезы, и жадно ловил воздух.
— Вместе играли когда-то... Я играл тень... Хорошо играл я тогда. Главное, голос был настоящий...
Хватишь еще полбутылки, и так гудит, что самого оторопь берет, ты это или не ты... Мурашки ползут по телу... А что купцы со мной за этот самый голос делали — и описать невозможно... А сегодня иду, и навстречу он сам — Жмуров-Донской... Узнал...
Иван Ильич потер руки и потом весь заерзал на стуле, как человек, которому не может дать успокоиться огромное счастье, выпавшее на его долю.
— Фигура!.. Не видали?.. А-ах, что за фигура!.. Плечи, голова — Аполлон Бельведерский... И одет... Боже, до чего утонченно человек одет!.. Галстух, и в нем рубин... Не рубин — вулкан огнедышащий... Трость, перчатки, цилиндр... Узнал... Облобызались... При всем народе... Солнце, экипажи, женщины... Облобызались и пошли рядом... Так и так, слово за словом... Поступай, говорит, ко мне в труппу... По всей, говорит, России гоняюсь за порядочной тенью... Поступай, сделай милость... Просит и все разные слова... Ты и ты, говорит... Дай, говорит, твое братское, дружеское слово...
Ах, что за деликатный, что за сверхъестественный в обращении человек!.. И как он всю душевную политику, самую тончайшую, насквозь понимает прямо удивительно... Я, говорит, в тебе не одежду, не болезнь твою, я, говорит, дух в тебе жалею... Дух твой подавай мне, ибо он должен воспарить... Ах, что за человек!..
Но пейте, прошу покорно…
II.
В длинную и узкую комнату глядело заходящее солнце, и она вся была наполнена красноватой пылью. Пыль волновалась, как туман, и в этом странном свете все предметы приняли какой-то фантастический вид, какого днем не имели.
Белый какаду, дремавший у окна в старой поломанной куполообразной клетке, открыл круглые сонные глаза и, наклонивши голову набок, что-то тихо залепетал на своем варварском наречии.
Маленькая золотисто-рыжая белка с верхушки платяного шкапа ответила ему коротким хлипающим звуком и, спрыгнув на подоконник, уселась возле клетки и стала быстро перебирать на груди передними лапками.
— Выпейте, прошу покорно... А это — мои птенцы...
Молчи ты, белоголовый... Ах, алкоголик, дурак... И ты, длиннохвостая!. А они у меня водку пьют, прошу покорно... Вот, какие...
Иван Ильич показал, как птица и белка пьют водку, и скормил им крошки сухаря, вымоченного в водке.
— Вот!
Он развел руками и засмеялся.
Женщина прикрыла рот рукой, чтобы скрыть недостаток двух передних зубов, и тоже засмеялась.
— Скажите!.. Птицы тоже свою склонность имеют!..
Субъект, похожий на беглого монаха, выпил рюмку водки, взял в рот ягодку моченой брусники и густо отрезал:
— Сказано: курица, и та пьет, и верно...
— Выпейте, прошу покорно... Мария Антоновна... Артемий Филиппович...
Иван Ильич чокался с гостями, суетился и пил.
— Хоть и нехорошо безвинную тварь Божию спаивать, но приучил я их к вину — мой грех... Не могут они теперь без вина... Вот какие они у меня несчастненькие!.. Вот, я им еще дам... Что же это?.. Мария Антоновна... Артемий Филиппович... Прошу покорно... Пейте, пожалуйста...
Иван Ильич пил, и все ярче разгорались его глаза, и на лице его все сильнее выступало выражение какого-то мучительного, томящего счастия... Он вдруг весь перегнулся к гостям и, блеснув глазами, хихикнул и заерзал на стуле.
