Максим Асс - КОШМАРЫ
Обзор книги Максим Асс - КОШМАРЫ
ЧЕЛОВЕК И СОБАКА
I.
Это был громадный датский дог, белый в темных пятнах, сухой, высокий, со стальными ногами, с мускулистой широкой грудью, огромной головой, отвислыми тяжелыми губами и могучими всесокрушающими челюстями.
Буром звал его только хозяин, клоун Павел Теплов.
В цирке же он был известен под кличкой Сципио, точно так же, как его хозяин, под именем Пауло Теплетти. И как хозяин признавал оба имени, собака признавала обе клички.
История же Бура была довольно обычной собачьей историей.
Когда-то в небольшом южном городке, где гостил бродячий цирк, за Тепловым, возвращавшимся ночью из цирка в гостиницу, увязался щенок. Щенок шел за человеком в почтительном отдалении, но шел, несомненно, за ним, потому что ни одной живой души больше не было на пустынной улице.
Шел щенок словно бы по своему делу и думал словно бы только о своих щенячьих делах, но около одного фонаря человек оглянулся и, внимательней посмотрев, увидел, что щенок худ, заморен, припадает на одну ногу, и глаза у него печально-голодные...
Тогда человек остановился. Щенок тоже остановился. Человек пошел щенку навстречу, щенок пополз назад. Человек щенка настиг, щенок грозно оскалил зубы.
Сказались нелюдимость и свободолюбие породы и гордость существа, привыкшего быть одиноким.
Человек, однако, оказался сильнее и отнес щенка к себе.
Было это во время англо-бурской войны и, хотя Теплов в ней участия не принимал, щенку была дана кличка: Бур.
Но ни на кличку, ни на ласку щенок в течение целых двух недель не шел. Он не бросался на человека, но не выказывал ни малейшего желания стать с ним на короткую ногу. Он допускал, так сказать, существование человека, может быть, даже ничего против него не имел, но попросту не хотел с ним якшаться. Он молча пожирал свою овсянку, потом забирался под кровать и лежал там, о чем-то сосредоточенно думая.
Только раз в течение этих двух недель он обнаружил некоторую живость. В номер в отсутствие Теплова зашел коридорный и положил на стол письмо. Щенок, не шевелясь, смотрел. Но когда коридорный повернулся, чтоб выйти, щенок лениво вылез из-под кровати, впился своими молодыми зубами коридорному в штаны и не разжимал уже зубов, несмотря на сыпавшиеся на него градом колотушки. Вероятно, ему показалось, что коридорный, заходя в незапертую комнату, попирает чьи-то права, и он встал на их защиту.
Так коридорный и ушел с оторванным низом одной из штанин.
Это обстоятельство дало, между прочим, Теплову повод заподозрить, что в его четвероногом питомце, помимо крови его породы, есть еще порядочная примесь крови настоящего английского мастифа.
Поступок, впрочем, ни на йоту не приблизил щенка к человеку. Щенок продолжал глядеть угрюмо и с недоверием.
Но по прошествии двух недель случилось как-то так, что человек раз наклонился к щенку ниже обыкновенного и щенок близко, близко заглянул человеку в глаза.
Глаза у человека оказались мягкими и очень добрыми, и щенок изумился. Он никак, видно, ее ожидал этого. Он оскалил зубы и засмеялся. Потом посмотрел в человеческие глаза еще раз. Положительно, глаза были такие, что не хватало собачьей возможности не попробовать их языком. И щенок лизнул человека в глаза, потом положил ему голову на колени и в первый раз его сухой хвост зашевелился, стукнул, как палкой, по стулу, и стул сковырнулся па сторону.
С этого дня завязалась между клоуном и его собакой прочная дружба.
II.
Польза от этой дружбы сказалась вскоре для обоих.
Спустя три месяца умственный горизонт Бура страшно расширился. Он уже понимал, что обручи, заклеенные китайской бумагой, не белые стены, о которые можно разбить голову, что стоит только коснуться их лапами, как бумага разрывается в клочья, и тогда нет ничего легче, как прыгать через них. Он понимал еще, что если на полу разложены большие куски картона с цифрами, то надо вынимать те из них, на которые человек указывает глазами.
Вообще, человеческие глаза говорят необыкновенно понятно и не фокус угадывать их волю.
Бур обладал еще от природы небольшой дозой юмора, правда, немного мрачного, но от этого его юмор приобретал особую терпкость.
Павел Теплов часто проделывал такой номер на арене. В своем широчайшем разноцветном платье, похожем на разрезанный снизу мешок, с гигантской рюшью кругом шеи и в остроконечном, усеянном сусальными звездами колпаке, с лицом и шеей, густо покрытыми белилами, и губами, выкрашенными кармином, — он брал гитару и, закинув назад голову, подыгрывал себе и пел... И когда он закидывал голову, его голос становился похожим на скрип колес целого чумацкого обоза.
Тогда Бур подходил к нему, спокойно брал его за платье зубами сзади пониже спины и, несмотря на отчаянные протесты, выволакивал его за кулисы, как вещь, пришедшую в негодность.
Номер этот варьировался, и иногда Бур сам убегал с арены, убегал мелкой рысцой, поджав хвост, с низко понуренной головой и с выраженьем большой скорби в глазах, словом, как существо, оскорбленное в лучших своих чувствах.
И как то, так и другое вызывало гомерический хохот.
Вообще, с приобретением собаки Павел Теплов стал кататься, как сыр в масле. Жалованье его удвоилось, а вместе с тем увеличился и его досуг. Номера с собакой значительно сокращали его собственные номера.
Но и вне цирка он с собакой редко разлучался.
В обычное время Бур был степенен, медлителен, молчалив и занят своими мыслями. Он вообще много думал. Может быть, это происходило от того, что он не имел товарищей и не искал их, а одиночество, как известно, настраивает на философский лад.
Крупный ньюфаундленд-аристократ, который захотел с ним раз ближе познакомиться, мгновенно очутился на земле. Бур не тронул его, он только положил на него свои лапы и посмотрел кругом с таким выражением, словно хотел сказать:
— Да уберите же, ради Бога, поскорей от меня эту дрянь... Она мне мешает!..
Бур ни на кого сам не нападал, никого не задевал, ни в какие чужие дела не вмешивался, но и не любил, чтобы ему мешали. Впрочем, это случалось очень редко, так как наружность его внушала к себе слишком большое почтение, такое почтение, что когда он весной одаривал вдруг своим вниманием какую-нибудь красавицу, за которой тянулся уже длинный хвост, — хвост отпадал, а красавица переставала упрямиться.
К хозяину собака относилась хорошо, но с едва заметной примесью легкого благодушного презрения, как к доброму, но слабому существу, которое неустанно требует бдительных собачьих забот.
