Алехандро Ходоровский - Альбина и мужчины-псы
- Только этого не хватало! Сегодня полнолуние!
Увидев, что Альбины нет в постели, Каракатица вихрем помчалась на палубу. Шляпник кое-как последовал за ней. Великанша, раздевшись, поводила бедрами, возбуждая мужчин-псов; те прыгали вокруг корабля, но не осмеливались приблизиться из страха перед столькими святыми. Кожа ее уже покрывалась шерстью, позвоночник терял гибкость, заставляя опускаться на колени. Длинный слизистый язык свешивался между острых клыков, а над вихляющими ягодицами пробивался хвост.
- Амадо, помоги мне связать ее! Пока что она больше женщина, чем собака. Она не укусит нас. Возьмем у святых несколько кожаных поясов. Этого хватит...
Альбину привязали к грот-мачте. Когда луна полностью взошла, женщина окончательно превратилась в суку. Изнемогая от жестокой течки, она воем завлекала разгоряченных псов. Те, обнаружив, что матросы гипсовые, подпрыгивали все выше и выше, закидывали передние лапы на борт, но забраться на палубу не могли. Амадо с Каракатицей убрали веревочную лестницу и задраили все люки. Между ног у самки пахло так, что самцы пришли в неистовство. Могучие красные отростки их распрямлялись и напоминали ломти мяса на гриле. Лай звучал все призывнее. Каракатица размахивала железной палкой, но отогнать псов не удавалось. Звериное желание не оставляло места для страха. Чтобы войти в самку, они были готовы сложить здесь свои кости. Каракатица поглядела на недомерка:
- Их много, и они совсем рехнулись. Скоро они поймут, что смогут забраться сюда, залезая друг на друга. Чтобы завладеть своей богиней, они разорвут нас на куски.
Амадо обнял Каракатицу и зарылся лицом ей в живот, потому что выше не доставал.
- Моя повелительница, погибнуть вместе с вами - для меня великая честь!
Каракатица застыла на месте, неспособная пошевелиться: мысль о том, что кто-то считает великой честью погибнуть вместе с ней, предпочитая ее всем красотам мира, - открыла ей, что, несмотря на все внешнее уродство, она также имеет право быть в центре внимания. Прожить много лет в стороне от людей, наблюдать всех и вся издалека, покупать Альбинину дружбу преданностью и услужливостью, считать себя темной планетой близ пылающего светила, - и вдруг получить такое доказательство любви, пусть даже от безумца, развратника или маньяка!.. Каракатица осознала, что и она тоже существует. Несмотря на близкую опасность, ей захотелось смеяться, плакать, жить, быть сожранной прямо на месте: лишь бы увериться в том, что этот коротышка (больше мужчина, чем другие, нормальных размеров) готов принести себя в жертву вместе с ней, ради нее... Тут завывания прекратились, наступило непроницаемое молчание; на смену ужасу пришла смутная тревога. Сука, возбужденно приподнявшись, обнюхала свору. Ночь пронизал звук, производимый тремя здоровыми лапами и одной неполноценной. Мужчины-псы - теперь они были не прочь стать муравьями - удалились почти ползком. Четверо или пятеро отставших утратили часть своей плоти: у запаршивевшего Бочконогого была стальная хватка. С жалобными причитаниями, оставляя длинные кровавые следы, жертвы присоединились к усмиренной стае. Нападавший поскреб землю передними лапами, стряхнул каплю пота со спины, побежал к каравелле и фантастическим прыжком, с жаждой насиловать и убивать, достиг мостика. Тут он получил от Каракатицы удар палкой по голове. Вонючая тварь упала, вытянувшись, возле столь ненавистной и столь желанной самки. Та, воодушевленная запахом крови, принялась грызть кожаные ремни, освободилась, вонзила клыки во вздутую ногу неподвижного пса, угрожая сделать то же самое с лицом своей компаньонки, пустила струю в лицо шляпника и, взмыв в воздух, приземлилась на песок, чтобы настичь униженную свору, оказаться в ее середине, подставить всем свой зад. Псы, возвращая себе утраченную гордость и страстно сопя, взялись за дело.
Неистовое совокупление словно вырвало Каракатицу из крепкого сна и вернуло в мрачную действительность. Как-то сразу она ощутила все свои кости: они оказались полыми, и единственным их содержимым было невыносимое одиночество... Амадо корчился, он тоже превращался в собаку...
- Нет, мой друг, только не ты! Не покидай меня! Если и ты уйдешь от меня, я умру!
Шерстистый, с песьей мордой, уже на четырех лапах, человечек затряс головой, словно желая избавиться от длинных ушей:
- Я... тоже... не хочу... Я... для... вас... моя... повелительница... Но... сука... зовет... Идти... спариваться... надо... Иду!
- Нет, черт возьми, ты не пойдешь! Ты останешься со мной! У тебя осталось кое-что человеческое: глаза, руки, член! Пусть любовь породит в тебе сладострастие! Обрати свое желание на меня, я тоже самка!
И Каракатица, раздевшись, встала на четвереньки, повернувшись к нему задом. Собачья половина Амадо немедленно захотела кинуться на нее, но человеческая половина сопротивлялась:
- Повелительница... не... надо... такой... жертвы... Вернусь... на... заре...
- Да никакая это не жертва! Я хочу тебя, вот и все! Дай мне, наконец, познать любовь!
Сдерживая в себе животные инстинкты, Амадо, с наслаждением понюхав у нее между ягодиц, сжал челюсти, чтобы не лизать кожу, и с большой осторожностью ввел внутрь одну только головку. Так он долгое время терся о нижние губы Каракатицы, пока они не покрылись обильной влагой. После этого Амадо проник чуть глубже, усиливая давление, - и наконец, смягчившись от растущего желания, женщина вся раскрылась перед ним, подобно чашечке цветка.
- Войди в меня целиком! Твое жалкое тело мне безразлично, но я видела твои глаза, я отдала ради них свою душу, я хочу только их! - крикнула ему Каракатица новым, мелодичным голосом. Амадо, забыв о своей животной стороне и сосредоточившись на человеческой - вернее, на том, что от нее осталось, - продвигался миллиметр за миллиметром, вплоть до самого тайного предела. Наслаждение захлестывало его, Каракатица отвечала глубокими вздохами, собачьи признаки понемногу исчезали. В тот миг, когда женское лоно с трепетом новорожденной голубки приняло в себя весь член до конца, Амадо вернул себе человеческий облик. Два тела, проникая друг в друга, от кожи до самых сокровенных глубин, поворачивались - и вот оба оказались лицом к лицу. Каракатица склонила голову так, чтобы Амадо мог поцеловать ее. Языки их соприкоснулись, и начались стремительные, божественные движения; пустыня обернулась морем; надув невидимые шелковистые паруса, бетонный корабль тронулся с места, пересек линию горизонта и исчез среди звезд.
Глава 2. День второй
Когда луна скрылась и вместе с рассветом сразу же настала убийственная жара, Альбина, будто пьяная, испачканная внизу живота спермой, преследуемая тучей москитов, принялась взывать к своей подруге. Лестница по-прежнему была убрана, а люки - задраены. Каракатица, завязавшись в узел, храпела в объятиях Амадо; тот спал с улыбкой до ушей. Бочконогий, все еще без сознания, вернул себе человеческий вид, и только морда оставалась собачьей.
