Энн Райс - История Похитителя Тел
Что у нас на этот раз, когда я впадаю в забытье? Самые чистые молитвы, обращенные не к богам, в которых мы не верим, не к распятому Христу, не к старой Деве-царице. Но ко мне.
– Лестат, друг мой. Не лишай меня жизни. Не надо. Отпусти меня.
М-м-м-м. Я еще крепче обхватил его рукой вокруг груди. Потом отстранился, облизав рану.
– Ты плохо выбираешь друзей, Дэвид, – прошептал я, слизывая кровь с губ и заглядывая ему в лицо.
Он был почти мертв. Какие у него красивые, сильные, белые зубы и мягкие губы. Под веками видны одни белки. А как боролось его сердце – это молодое, безупречное смертное сердце. Сердце, накачавшее кровью мой мозг. Сердце, что подскочило и остановилось, – и я с испугом увидел приближение смерти.
Я приложил ухо к его груди и прислушался. Я услышал, как визжит «скорая помощь» в Джорджтауне.
«Не дай мне умереть».
Я увидел его в том сне о гостинице, с Луи и Клодией. Может быть, все мы – разрозненные порождения снов дьявола?
Сердце замедляло темп. Момент вот-вот настанет. Еще один глоток, друг мой.
Я поднял его и перенес через пляж обратно в комнату. Я поцеловал ранки, лизнул их и еще раз запустил в них зубы. Его тело дрогнуло в спазме, с губ сорвался вскрик.
– Я люблю тебя, – прошептал он.
– Да, а я люблю тебя, – ответил я, задыхаясь, так как в рот мне опять хлынула жаркая кровь.
Сердце забилось еще медленнее. Он проваливался в воспоминания, возвращаясь назад, к колыбели, когда не было еще резких, отчетливых, членораздельных слов, стеная про себя, словно подпевая старой, знакомой мелодии.
Ко мне прижималось его теплое тело, руки болтались, глаза закрылись, голову я удерживал пальцами левой руки. Тихий стон угас, и сердце внезапно забилось мелким, приглушенным стуком.
Я впивался зубами в собственный язык, пока боль не стала невыносимой. Я снова и снова протыкал его клыками, поворачивая его то вправо, то влево, а потом прижал свой рот к его рту, заставил его раскрыть губы, и кровь потекла ему на язык.
Мне показалось, что время остановилось. Я узнал вкус собственной крови, залившей рот и мне, и ему. Вдруг его зубы сомкнулись на моем языке. Они укусили меня резко, угрожающе, со всей смертной силой, оставшейся в его челюсти, и цапали сверхъестественную плоть, выскребая кровь из сделанных мной порезов, с такой силой, что, казалось, они отсекли бы мне язык, если бы смогли.
Его пронзил жестокий спазм. Спина под моей рукой изогнулась. А когда я отстранился, чувствуя жгучую боль во рту, на языке, он жадно приподнялся, все еще ничего перед собой не видя. Я разорвал запястье. Держи, любовь моя. Вот она, не по капле, но из самой реки моего существа. И когда его рот сомкнулся на этот раз, боль достигла самых корней моего организма, запутывая сердце в пылающую сеть. Ради тебя, Дэвид. Пей еще. Будь сильным. Теперь я от этого не умру, как бы долго оно ни продлилось. Воспоминания о тех ушедших временах, когда я этого страшился, показались мне неловкими, глупыми, они померкли и оставили нас наедине.
Я встал на колени, поддерживая его, зная, что так и должно быть, пусть боль распространится по всем венам, по всем артериям. Мне стало так жарко и так больно, что я медленно улегся на пол, не выпуская его из рук, прижимая запястье к его рту, поддерживая ладонью его голову. У меня закружилась голова. Мое собственное сердце угрожающе замедлило ход. Он все пил и пил, и на фоне яркой темноты перед закрытыми глазами я увидел тысячи крошечных сосудов, опустошенных, съежившихся и провисших, словно тонкие черные нити разорванной ветром паутины.
Мы снова очутились в номере новоорлеанской гостиницы, в кресле молча сидела Клодия. За окном то и дело подмигивали тусклые городские лампы. Какое темное, тяжелое небо, никакого намека на будущее городское зарево.
«Я же говорил, что сделаю все еще раз», – сказал я Клодии.
«Да что ты мне объясняешь? Ты прекрасно знаешь, что я не задавала тебе никаких вопросов. Я уже много лет как умерла».
Я открыл глаза.
Я лежал в комнате, на холодных плитках, он стоял надо мной, смотрел на меня, и в лицо ему светил электрический свет. У него больше не было карих глаз; они наполнились мягким, слепящим, золотистым светом. Его гладкую смуглую кожу уже завоевывал сверхъестественный блеск, благодаря чему она чуть-чуть побледнела и стала еще больше отливать золотом, в волосах уже появился тот самый зловещий, великолепный глянец, освещение стремилось к нему, отражалось в нем, играло вокруг, будто считало его неотразимым, – высокая ангельская мужская фигура с озадаченным и ошеломленным выражением лица.
Он молчал. А я не мог разгадать, что скрывается за этим выражением. Только я знал, какие он узрел чудеса. Я знал, что он видит, когда оглядывается вокруг – смотрит на лампу, на осколки зеркала, на небо за окном. Он опять всмотрелся в меня.
– Тебе плохо, – прошептал он. В его голосе зазвучала наша кровь! – Да? Тебе плохо?
– Ради Бога, – ответил я резким, хриплым голосом. – Неужели тебя волнует, плохо мне или нет?
Он отпрянул от меня, расширив глаза, словно каждая секунда придавала его глазам новую силу, потом отвернулся и как будто забыл, что я рядом. Из его глаз не исчезало зачарованное выражение. А потом, согнувшись от боли, с искаженным лицом он направился на крыльцо и пошел к морю.
Я сел. Комната мерцала. Я отдал ему всю кровь, какую он смог выпить, до последней капли. Меня парализовало от жажды, я едва мог удержаться на месте. Я обхватил колени руками и постарался сидеть, не падая от слабости на пол. Я поднес левую руку к свету, чтобы рассмотреть ее получше. На ней вздулись вены, разглаживающиеся на глазах.
Я чувствовал, как жадно забилось мое сердце. Но, невзирая на острую, ужасную жажду, я понимал, что она подождет. Я не лучше больного смертного знал, почему я излечиваюсь после случившегося. Но над моим восстановлением усиленно и ровно работал некий внутренний мотор, как будто ему непременно нужно избавить от слабости сложную смертоносную машину, дабы она снова отправилась на охоту.
Поднявшись наконец с пола, я пришел в себя. Я отдал ему намного больше крови, чем когда-либо отдавал другим. Все кончено. Я все сделал правильно. Он будет таким сильным! Господи, он будет сильнее, чем многие старейшие.
Но пора его найти. Он умирает. Необходимо помочь ему, пусть даже он захочет меня оттолкнуть.
Я нашел его по пояс в воде. Его трясло, и от боли он хватал ртом воздух, хотя и старался молчать. Он нашел медальон и обернул золотую цепочку вокруг сжатой в кулак руки.
Я обнял его, чтобы успокоить. Я сказал, что это продлится совсем недолго. А когда кончится, то кончится навсегда. Он кивнул.
Через какое-то время я почувствовал, что его мускулы расслабляются. Я уговорил его выйти на мелководье, где идти будет проще, несмотря на нашу силу, и мы вместе пошли по пляжу.
