Энн Райс - История Похитителя Тел
– Клодия, – кивнул он. – Ах да, Клодия. У меня есть для тебя кое-что, дорогой друг. – Он отошел, намеренно повернувшись спиной, чтобы я оценил бесстрашие жеста, и медленно, отказываясь торопиться, подошел к стоявшему у кровати сундуку. Когда он обернулся, в руке его был маленький медальон. – Из Таламаски. Медальон, что ты описывал.
– А, медальон. Давай сюда. – Только сейчас я заметил, как дрожат его руки, управляясь с овальным золотым футлярчиком. И пальцы, не так уж хорошо он с ними знаком, правда? Наконец он открыл его и швырнул мне; я посмотрел на миниатюру – ее лицо, ее глаза, ее золотые кудри. Ребенок, глядящий на меня из-под маски невинности. Или это не маска?
И постепенно из обширного затуманенного водоворота памяти выплыл момент, когда я впервые бросил взгляд на эту безделушку с золотой цепочкой… когда на темной грязной улице я наткнулся на зачумленную лачугу, где лежала ее мертвая мать, а сам смертный ребенок стал пищей для вампира – крошечное белое тельце беспомощно трепетало в объятиях Луи.
Как же я смеялся над ним, как тыкал в него пальцем, а потом схватил с вонючей постели тело мертвой женщины – матери Клодии – и принялся танцевать с ним по комнате. А на ее шее поблескивали золотая цепь и медальон, ибо даже самый наглый вор не вошел бы в лачугу, чтобы украсть пустячок из самой утробы чумы.
Роняя бедный труп, я схватил его левой рукой. Замок сломался, я раскрутил цепочку над головой, словно небольшой трофей, и бросил в карман, переступая через тело умирающей Клодии, чтобы побежать по улице вдогонку за Луи.
Только несколько месяцев спустя я обнаружил его в том самом кармане и поднес его к свету. Когда писали этот портрет, она была живым ребенком, но Темная Кровь придала ей то же приторное совершенство, что и художник. Это была моя Клодия, и я оставил медальон в сундуке, а как он попал в Таламаску или в другое место, я не знаю.
Я держал его в руках. Я поднял глаза. Я как будто только что побывал в том полуразрушенном доме, но вернулся сюда и увидел Дэвида. Он что-то говорил, но я его не слышал, а теперь до меня отчетливо донесся его голос.
– Ты сделаешь это со мной? – спросил он, и тембр голоса выдал его точно так же, как и дрожащие руки. – Посмотри на нее. Ты сделаешь это со мной?
Я взглянул на ее крошечное личико, а потом на него.
– Да, Дэвид, – сказал я. – Я говорил ей, что повторю все заново. И повторю с тобой.
Я перебросил медальон из комнаты через крыльцо, через песок – в море. Цепочка на миг оставила на небе золотую царапину, а потом исчезла, словно растворилась в прозрачном свете.
Он отскочил назад с удивившей меня скоростью и прижался к стене.
– Не надо, Лестат.
– Не спорь со мной, старый друг. Не трать зря силы. У тебя впереди еще целая ночь открытий.
– Ты этого не сделаешь! – выкрикнул он так низко, что его голос больше походил на гортанный рев. Он сделал выпад, как будто считал, что сможет сбить меня с ног, ударил двумя кулаками в грудь, но я не пошевелился. Он упал, ударился и уставился на меня с выражением неподдельного гнева в полных слез глазах. Кровь опять бросилась ему в лицо, отчего оно стало еще темнее. И только теперь, увидев всю тщетность любой попытки защититься, он решил бежать.
Не успел он домчаться до крыльца, как я схватил его за горло. Пока он бешено сопротивлялся, как зверь, чтобы оторвать от себя мои пальцы и высвободиться, я массировал его шею. Я медленно приподнял его и, легко подставив под его затылок левую руку, впился зубами в тонкую, ароматную молодую кожу и принял первый пузырящийся поток крови.
Ах, Дэвид, любимый Дэвид. Никогда еще я не погружался в душу, которую так хорошо знал. Что за густые и удивительные картины меня окружили: мягкий, прекрасный солнечный свет, рассекающий заросли секвой, хруст высокой травы в вельдте, грохот огромного ружья и дрожание земли под гулкими слоновьими шагами. Я увидел все: все бесконечные летние дожди, омывающие джунгли, вода, затопляющая сваи и крыльцо, сверкающая в небе молния, а за ними – бунтующее, грохочущее, обвиняющее сердце: «Ты меня предал, ты меня предал, ты забираешь меня против воли», – и густая, вкусная, соленая, жаркая кровь.
Я отбросил его назад. Для начала хватит. Я смотрел, как он с трудом поднимается на колени. Что видел он в те секунды? Узнал ли он, как темна и своевольна моя душа?
– Ты меня любишь? – сказал я. – Я твой единственный друг во всем мире?
Я наблюдал, как он ползет по полу. Он ухватился за ножку кровати и поднялся, потом у него закружилась голова, и он снова упал. И опять постарался встать.
– Ну давай, помогу! – сказал я. Я развернул его, поднял и вонзил зубы в прежние крошечные ранки.
– Ради Бога, прекрати, не надо. Лестат, я тебя умоляю, не надо.
Зря умоляешь, Дэвид. О, какое восхительное молодое тело, отталкивающие меня руки – какая же у тебя воля, даже в трансе, мой прекрасный друг. А теперь мы с тобой – в старой доброй Бразилии, не правда ли, в крошечной комнатке: он вызывает по именам духов кандомбле, вызывает, и что, они придут?
Я выпустил его. Он снова опустился на колени, накренился вбок, уставился в пространство. Для второй атаки достаточно. В комнате поднялся слабый грохот. Слабый стук.
– Так у нас здесь целая компания? Маленькие невидимые друзья?
Да, посмотри, зеркало шатается. Сейчас упадет!
Оно рухнуло на плитки, вывалилось из рамы и взорвалось осколками света. Он опять хотел подняться.
– Знаешь, какие они на ощупь, Дэвид? Ты меня слышишь? Как шелковые флажки. Такие вот, слабенькие.
Я следил, как он поднимается на колени. Он опять пополз по полу. Неожиданно он встал и бросился вперед. Он схватил лежавшую у компьютера книгу и, обернувшись, бросил ею в меня. Она упала у ног. У него кружилась голова. Он едва мог стоять, его глаза покрылись пеленой.
А потом он повернулся и практически выпал на крыльцо, споткнулся о перила и оказался на пляже.
Я пошел за ним, он, спотыкаясь, брел по белому песчаному склону. Жажда усиливалась, понимая только то, что всего несколько секунд назад здесь была кровь, ей нужно еще. Добравшись до воды, он остановился, пошатнулся, от обморока его удерживала лишь железная воля.
Я взял его за плечо и ласково обнял правой рукой.
– Нет, будь ты проклят, проклят. Нет, – сказал он. Собрав остатки силы, он ударил меня, толкнул кулаком в лицо, но только в кровь ободрал костяшки пальцев, столкнувшись с неподатливой кожей.
Я скрутил его, глядя, как он пинает меня ногами, вновь и вновь бьет мягкими бессильными руками; и я еще раз зарылся лицом ему в шею, лизнул ее, понюхал и в третий раз впился в него зубами. Мммм… вот это уже экстаз. Интересно, могло бы то, старое тело, изношенное возрастом, угостить меня таким блюдом? Его горячая рука на моем лице. Какой ты сильный. Очень сильный. Да, дерись со мной, дерись, как я дрался с Магнусом. Как приятно, что ты сопротивляешься. Мне это нравится. Правда.
