Роман Лерони - Багряный лес
Анна слушала песню, а когда смолкли и музыка и голос певицы, она даже перестала дышать, чтобы не нарушать шумом своего дыхания стынущие в квартире нотки правды и очарования, которые дарила песня.
"Любовь хранит и губит", — как бы пробуя на вкус правды слов, повторила женщина. — Какая очаровательная песня, Виталий…
— Его нет пока, — ответил чей-то голос, совершенно ей незнакомый.
Анна повернулась на голос, вскрикнула от испуга и рывком вскочила с кровати, не забыв захватить одеяло, чтобы прикрыть наготу…
В комнате, возле кровати, стояли четыре человека: трое мужчин с саксофоном, гитарой, и скрипкой и женщина.
— Кто вы такие? — Анну трясло. — Что вы здесь делаете?
Она была готова разрыдаться.
— Мы? — переспросил мужчина со скрипкой в руке. — Мы, детка, музыканты… Ну, и певцы, разумеется.
— Что вы здесь делаете? — уже кричала Анна.
— Успокойся, пожалуйста, — стала говорить Анне женщина. — Ничего странного и страшного не произошло.
— Они, — она, скорее всего, имела ввиду своих коллег, — нормальные ребята, которые отлично делают свою работу и не берут в голову никаких дурных мыслей. Я знаю их. Поверь, что они ничего дурного не подумали.
— Как вы здесь оказались? — Анна едва держалась, чтобы не заплакать. Это давалось с трудом. Она считала себя женщиной, у которой "уровень естественных комплексов либо сильно занижен, либо они, комплексы, отсутствуют напрочь", и по поводу того, что кто-то мог видеть ее обнаженное тело, она нисколько не волновалась, признавая в себе изрядную дозу эксгибиционизма.
Женщина не стала спешить с ответом. Она подошла к окну, посмотрела на улицу, чему-то мечтательно улыбнулась и умостилась на подоконнике.
— Я очень давно знаю Виталия, — сказала она.
— Но это ничего не объясняет! — возмутилась Анна.
Женщина снисходительно и немного печально улыбнулась.
— Нет, как раз все объясняет, детка. — В ее голосе было столько уверенности, словно она произносила истину. — Я тебе завидую. Да, я та, которой лет много больше, чем тебе, и у которой было всего больше, чем у тебя… Но я завидую. Завидую его любви к тебе. Она настоящая. Ты знаешь значение выражения "настоящая любовь"?
— Кажется, — неуверенно ответила Анна. Испуг уже прошел, либо его вытеснила растерянность.
— Кажется, — разочарованно повторила женщина. — Когда так говорят — значит, не знают. У Виталия любви столько, что от нее проще отказаться, чем принять. Но мой тебе совет… Нет, даже настоятельная просьба: никогда не делай этого! Никогда. — Она соскочила с подоконника. — Никогда. Ты слышишь меня?
От изумления у Анны вытянулось лицо, и она передернула плечами, смотря вслед уходящей женщине.
— Та, я не поняла, что здесь происходит? — крикнула она ей вдогонку.
Женщина остановилась в дверном проеме комнаты, обернулась, и Анна заметила на ее лице печаль.
— Это ты меня спрашиваешь?! — изумилась гостья. — Это я должна знать? Я, которая не знает его любви? — Она хотела было сделать шаг к Анне, наверное, чтобы что-то объяснить, но разочарованно махнула рукой. — Он тебя любит, и это был его подарок тебе. Береги его, детка, и ты будешь счастлива. Он не умеет носить на руках, у него нет денег покупать тебе персиков на базаре в Новый год, сколько ты захочешь, водить тебя по ресторанам, его подарок — это он сам. Люби его и береги — тебе же лучше будет.
— Ты спала с ним? — спросила Анна, которую бросило в жар от страшной догадки: эти странные речи женщины, ее печаль и грусть…
— Я? — Женщина рассмеялась. — Я с ним спала? Где мое счастье, о, глупость людская? Ты сможешь меня понять — ты женщина, как и я: сама знаешь разницу между реальностью и вымыслом…
Вошел Виталий: раскрасневшийся, запыхавшийся, и с большим букетом цветов в руках.
— Я опоздал? — виновато улыбаясь, спросил он, переводя встревоженный взгляд с одной женщины на другую.
— Нет, кажется, ты вовремя, — ответила певица.
Он подошел к Анне и протянул ей букет. Она улыбнулась и, прикрыв глаза, опустила свой носик в бутоны роз, вдыхая их аромат…
Виталий счастливо улыбнулся:
— Я хотел тебе сказать, что очень тебя люблю, Анна…
Он отшатнулся от неожиданности, когда получил пощечину.
— Это тебе за подарок. — Глаза Анны горели гневом. — Ты меня до смерти напугал, дурак.
— Но, Аня, — попытался оправдаться Виталий.
— Молчи, иначе получишь второй раз, честное слово. — И, вдруг, не выдержала и с визгом бросилась ему на шею, уронив одеяло — свою единственную защиту от посторонних взглядов.
Она прижалась к нему, обвила ногами и руками.
— Бессовестный… Но я тебя люблю.
— Извини.
— Ты можешь еще раз попросить спеть эту песню?
Он освободился от объятий, поднял одеяло, укутал им Анну и обернулся к женщине, которая все это время стояла в дверях.
— Оксана, — произнес он просительным тоном.
Женщина улыбнулась.
— Для тебя хоть звезду с неба… Ребята!..
— Ребята! — Ее возглас в палате прозвучал сдавленно, словно в испуге, словно она звала тех, кто безвозвратно уходил. Анна дернулась на своем ложе, выбросила из-под одеяла ноги. — Еще песню…
Да, — произнес мужчина, успокаивая ее. Он сидел подле кровати. По его серому лицу текли редкие слезы, которые он лишь изредка смахивал тыльной стороной кисти. — Да, моя любимая, эти песни для тебя…
Он встал, укрыл женщину одеялом, потом склонился над ней, с минуту смотрел, читая в ее чертах страдание и сны, и поцеловал ее губы, сильно пахнущие лекарством.
— Еще, — попросила она, но он, словно не слыша просьбы, выпрямился и прошел к окну и стал там, невидящими глазами смотря на город, на ночь над ним.
— Еще, Виталий…
Он обернулся.
Анна не спала. Ее глаза, отражая желтый свет настенного светильника, блестя нездоровым горячечным блеском, смотрели на него.
— Виталий, поцелуй меня еще, пожалуйста.
— Я думал, что ты спишь, — произнес он, торопливо стирая со своего лица маску печали заодно с блестящими дорожками слез.
— Поцелуй, — повторила она.
Он подошел и вновь склонился над ее лицом.
— Здравствуй.
— Здравствуй, солнце… Я тебя искала столько времени. Ты знал об этом?
Он замотал головой, как бы подавляя в себе голос правды: да, он знал все это время обо всем, что происходило в ее жизни — не мог, как ни намеревался с самого начала конца всему, как не обещал себе самому, не клялся, но так и не смог отказаться от того, чтобы незримой тенью скользить над жизнью своей любимой, чтобы хотя бы таким образом касаться ее судьбы, быть к ней причастным. Сколько раз он мог вмешаться, чтобы… Многое мог сделать, но не делал — только наблюдал, понимая, что старое вернуть невозможно. И все эти годы, и чаще к настоящему времени, думал о всепрощении. Именно о том всепрощении, которое говорит, что надо прощать все и всем, прощать абсолютно и не отягощать себя, свои душу и сердце камнем сомнений, страданий, или того хуже, местью. Он был уверен, что простил. Простил он, но не простила его любовь. Странно, но и странной была его жизнь, и странных женщин он любил. Его чувства страдали и угнетались невозвратностью, но едва только мысль, подговоренная сознанием, мечтами или воспоминаниями, говорила о том, что все можно, все возможно, надо только захотеть, как тут же любовь глушила все надежды воспоминаниями своей боли и унижений. Она не мстила, а только напоминала о том, что "предавший однажды — предаст и в последующем". Предостерегала. Оберегала. Предупреждала. Потому что она любила его за то, что он принадлежал ей и умел с нею обращаться, умел пользоваться своей любовью.
