Анна Железникова - Самая страшная книга 2016 (сборник)
– Стелла Сергеевна?
Девочка вошла в квартиру. Савва семенил за ней, стараясь не покидать безопасной зоны внутри длинной сестринской тени.
Стеллу Сергеевну они обнаружили на кухне.
Одетая в нарядное фланелевое платье в горошек, причесанная и накрашенная, женщина свисала с потолка. Шелковый шнурок удерживал исхудалое тело.
– Здравствуйте, – сказал вежливый Савва, но остекленевшие, подведенные тушью глаза смотрели куда-то в сторону.
– Мертвая она, – тихо произнесла Яна, – убила себя.
Девочка пересекла кухню, стала по очереди открывать ящики, пока не нашла нож. С ножом она вскарабкалась на обеденный стол. Заскоблила тупым лезвием по шнурку. Стелла Сергеевна раскачивалась в петле и будто вальсировала.
– Почему она себя убила? – спросил Савва.
Превозмогая горячую боль в затылке, Яна ответила:
– Может быть, потому, что ее никто не навестил, когда она нуждалась, не поделился с ней.
– Едой? – Савва оценивающе покосился на печь, глиняный горшочек в пятнах жира.
– Да при чем тут еда? – озлобилась Яна, и в этот момент нож перерезал веревку. Труп упал вниз. Звук был такой, словно уронили охапку хвороста. – Отнесем ее в гостиную, – велела девочка. – Бери за ноги. Ну же. Вот так, еще давай. Давай же… Стой.
Яна отпустила Стеллу Сергеевну, задышала тяжело.
Сколь легким бы ни было тело, двое голодных истощенных детей не могли волочь его.
– Сбегай за мамой.
Савва послушно удалился.
Яна присела на корточки возле трупа, зажмурилась.
Звон в голове, звон, сопровождавший ее с Нового года, усилился, колокола били пасхально, взахлеб.
Она хотела подумать о чем-то хорошем, о чем-то из прошлого. О папе, который всегда привозил маме цветы, а им с Саввой шоколад. О прогулочном пароходе. О поездке в солнечный Киев к тете Марине.
Но мысли путались.
Вместо красочных картинок приходили серые и черные.
Артобстрел, сгоревший трамвайчик на площади Нахимсона, красноармеец с оторванными руками, навзрыд зовущий Олю. Образ чистого неба заменил просевший потолок бомбоубежища.
У шоколада вкус конских котлет и дурандовых лепешек, которых тоже нет.
И тысячи живых ленинградцев волокли саночки со своими мертвыми на Марата, 76.
– Отмучилась Стелла.
Мама вошла на кухню, переступила через труп. Сняла крышку с горшочка. Он был полным. Женщина поддела указательным пальцем белую гущу, продегустировала.
– Это что, кашка? – спросил Савва с надеждой.
– Столярный клей. Добавим лавровый лист, перец, будет лучше любой каши.
Яна непонимающе заморгала:
– Нужно оттащить Стеллу Сергеевну на кровать…
Мама точно не слышала ее. С горшочком под мышкой она направилась в гостиную. Там Яна застала ее, исследующей книжные полки. Карточки нашлись между пятым и шестым томами Маяковского. Женщина застонала от счастья, прижала их к груди.
– Ты что… – Голос Яны срывался. – Ты что делаешь…
Мама повернула к ней землистое лицо.
– Дочечка, мы же жить будем…
Сухие губы Яны подрагивали.
– Воровка, – прошептала она, – тварь… Воровка…
С каждым произнесенным словом-приговором голос креп, становился громче:
– Мразь. Воровка. Спекулянтка.
– Доченька…
Яна ринулась к дверям, отталкивая Савву. Куда угодно, только бы подальше от этой чужой, сломанной, старой тетки.
Февральский ветер зарылся под пальто, опалил.
Она бежала по двору, спотыкаясь. Нарастающий звон норовил выдуть изнутри глазные яблоки, ушные перепонки. В голове орало, сводя с ума, радио, транслирующее вопли раненых, гул авианалета. Колокольный бой смешался с воем сирен, с сообщением о взятии Киева, голосами Сталина, Жданова, Левитана, со стихами Берггольц.
А потом шум стал белым-белым, и Яна рухнула него.
Была глубокая ночь, когда она очнулась.
Пошевелилась, соображая, как оказалась на полу холодной незнакомой квартиры.
Вспомнила, как бежала по улице, потеряла сознание. В ноздри ударила вонь, запах гнили, испражнений и еще чего-то удушливо-сладкого.
Вслед за запахами пришел страх.
Взгляд заметался по комнате. Бабочкой порхнул к горящей в углу керосиновой лампе. От нее – по стенам, измазанным калом. Отпечатки ладоней на коричневых кляксах. Ящики. Вылизанные консервные банки. Лопата. Метлы. Измочаленный, бурый от запекшейся крови оренбургский платок. Детская курточка. Кости.
Яна вскочила.
Они были всюду на полу, белые кости, обломки костей.
Прикрывая рукавом лицо, Яна отступила к пирамиде из ящиков. Уперлась в нее спиной.
– Здесь кто-нибудь есть?
Кирпичные стены, с которых содрали обои, чтобы полакомиться клеем, исказили голос.
Прямо над собой она услышала утробное, желудочное урчание.
Запрокинула голову к верхушке ящичной горы.
Обнаженный мужчина восседал на ней, сгорбившись. Скелет с распухшим, обросшим черепом. Щеки украшали горизонтальные коричневые мазки, от чего он походил на дикаря. Вышедшего на охоту индейца.
В узловатых пальцах мужчина сжимал сапожное шило.
Воспаленные глаза сверлили перепуганную добычу.
– Дядя Архип? – узнала Яна человека. – Почему вы голый?
Вместо ответа дворник Лядов издал неприличный звук, и кроваво-черный понос потек по ящикам.
Яна медленно, как дрессировщик в клетке с хищником, двинулась по комнате. В пяти метрах от нее темнел дверной проем.
«Спокойно, – говорила она себе, – дядя Архип повредился рассудком, но зла мне он не причинит. Он всего лишь несчастный калека…»
Лядов спрыгнул с ящиков и перегородил выход.
Оскалился.
Зубы у него были удивительно крепкие и крупные, как кости домино. От вида этих зубов у Яны кольнуло в сердце.
– Дядя Архип, прекратите сейчас же, мне страшно!
Он нацелил стальной штырь ей в лицо. Она отшатнулась, всхлипнув. Косточки захрустели под башмаками. Плавно, на четвереньках, безумец шел за ней. Охотник и жертва закружились по комнате.
Дворник забормотал:
– Остался один котелок. Голод растет. Невозможно насытиться. Крысы в кишках. Их надо кормить, или они съедят внутренности.
Штырь описал дугу. Все ближе к девочке.
– Мертвое мясо не насыщает. Крысы просят свежее. Как те малютки. Как ты.
Он сделал выпад. Шило оцарапало рукав пальто. Яна отпрянула, врезалась в груду хлама. Схватила лопату и принялась размахивать ею перед Лядовым. Он погладил впалый живот, словно утешал живущих внутри грызунов: потерпите, через минуту я вас покормлю.
Лопата со свистом рассекала воздух.
– Не подходи!
Он клацнул челюстью и по-звериному прыгнул. Хотел пронырнуть под лопатой, но не успел. Металл вонзился в висок. Ням! Завибрировало в мокрых ладошках Яны древко.
