Виктор Песиголовец - Лицо порока
Она запихивает мне в рот ложку с печеночным паштетом.
— Закусывай хотя бы, чудо краснорожее! — и вздыхает:- Мужики все одинаковые: то пьяницы, то бабники.
— Я это дело совмещаю.
— Что ты там лепечешь? — не расслышала Лариса.
— Совмещаю, говорю! Пьянку и женщин, — мямлю, пытаясь проглотить паштет.
Она окидывает меня ледяным взглядом. Мне кажется, что меня голого посыпают снегом. Но постепенно ее взгляд теплеет.
Наливаю себе еще полчашки и, выпив, командую:
— Сейчас вымой полы. А я выбью на улице ковровые дорожки и паласы. Нужно освежить квартиру.
— Ты что же, не собираешься поспать? — Лариса удивленно вскидывает перышки бровей.
— Чувствую себя бодрым и молодым! Немного поработаю, а потом уже посплю, — поднимаюсь, иду в прихожую и начинаю скатывать ковровую дорожку.
Работа длится минут сорок. Все! Чисто, убрано, свежо! Завалившись на диван и потягиваясь, зову Ларису:
— Котенок, иди сюда!
Она стоит в нерешительности у двери гостиной, переминается с ноги на ногу.
— А как же твой отдых? Тебе необходимо…
Я нетерпеливо протягиваю к ней руки:
— К черту отдых! Иди же ко мне!
— Ты, правда, любишь меня? — она подходит к дивану.
— А на фиг бы я приходил к тебе? — хватаю ее за руку и привлекаю к себе. — Мы уже два года вместе, неужели ты за это время не поняла, что я влюблен в тебя, как мальчишка?
Лариса не спеша снимает халат и ложится рядом. Ее плечи и грудь — символ совершенства. Меня охватывает желание.
— Нужно задернуть шторы! — спохватывается она.
— Ни за что!
Я глажу худенькое личико Ларисы, тонкую паутинку морщин, залегших у глаз, чуть розовые скулы. Потом целую каждый пальчик на ее прекрасных руках. Вскоре она начинает торопливо отвечать на мои ласки.
Проходит час, и Лариса, уставшая от страсти, засыпает на моей груди. Мне хочется ее еще, но я не решаюсь будить — пусть поспит в крепких объятиях мужчины, как должна спать любимая и любящая женщина. Я только, чуть касаясь кончиками пальцев, глажу ее бедра и живот. И в смутном облике дыхания Ларисы вижу склонившееся над нами лицо блаженства и счастья. Девочка, ну почему ты спишь?
Но вскоре я и сам закрываю глаза, окунаясь в сон, как в теплую воду летнего пруда.
Когда просыпаюсь, растормошенный Ларисой, часы показывают почти два по полудню.
— Господи! Мне же на, работу! — вскакиваю, как ошпаренный, и, кое-как умывшись, натягиваю на себя одежду. Лариса стоит рядом и ласково улыбается.
— Тебе на семь вечера? — спрашиваю.
— Да, я сегодня выхожу в ночь, — отвечает она и помогает мне застегнуть воротник рубашки.
Лариса работает в кассе железнодорожного вокзала.
…В редакции меня никто не искал. Сажусь за стол и принимаюсь за дело. К концу рабочего дня приношу наборщикам обширную корреспонденцию и пару заметок.
Вечер. Я дома. Дети поехали в цирк. Мы с женой одни. Она готовит ужин.
Жены тоже имеют право на счастье, тоже нуждаются в ласке, нежности и заботе. Я помню об этом, и оттого веду себя сегодня с Аней, как подобает любящему супругу. Тем более, что и притворяться мне не нужно.
— Анечка, сделай доброе дело, — прошу вкрадчиво сладеньким голоском.
— Что? — спрашивает она, помешивая в кастрюле закипающий суп.
— Разденься. Полностью! Я хочу тебя видеть голой.
Жена удивлена не шибко, такие просьбы с моей стороны — не редкость. Улыбается ласково и, как мне кажется, с любовью.
— Ты сегодня не в себе, Ваня? Какой-то радостный, праздничный! — в ее голосе чувствуются тепло и благодарность.
— Сейчас я раздену тебя сам! — говорю с шутливой угрозой и подхожу к жене.
Она отступает в сторону, упирается руками в мою грудь.
— Я ведь готовлю ужин… Смешно ходить голой.
— Смешно? Кому? — я хватаю Аню за талию и притягиваю к себе. Она визжит, вырывается, но не так, чтобы уж очень активно.
Я снимаю с нее передник, кофточку, юбку и все остальное. Потом раздеваюсь сам. С минуту мы смотрим друг на друга, и заливаемся громким смехом.
— Если бы сейчас нас кто-то увидел, — жена стыдливо прикрывает руками полные бедра, — сказал бы, что мы сошли с ума.
Я пристально разглядываю Аню — деталь за деталью. Да, она у меня еще хороша и пригожа, у любого нормального мужика вызовет трепет в груди и зуд в паху вид ее крупных соской и стройных, далеко не худых ножек.
— Давай-ка, красавица, отложим пока ужин, — предлагаю я, поглаживая розовые, тугие ягодицы жены.
Она смущенно смеется:
— Так ты, оказывается, кобель!
— О, еще какой! — горделиво выпячиваю я грудь и принимаюсь целовать Анину шею. Рука перемещается с ягодиц в низ живота. — Ты чудо, малышка!
— Полегче, парень, полегче!
Но полегче не получается. Руки вышли из-под контроля и делают, что хотят помимо моей воли.
Глава третья
Пятница. Середина дня. Сославшись на какие-то дела, я ускользнул из редакции. Захотелось наведаться в «Оксамит» и посидеть там с полчасика.
В баре людей было мало, еще не настало время коротать вечер за рюмкой. Володя с сигаретой в зубах сосредоточенно протирал стаканы. Я поздоровался и показал ему три пальца. Он знает, что это значит сто пятьдесят граммов.
— Та дамочка, о которой ты просил справиться, после того ни разу не появлялась. — Володя поставил на стойку стакан с моей порцией водки. — Не заходила…
На его крупных губах блуждала дежурная полуулыбка, а в глазах таилась тревога. Раньше я ее никогда не замечал…
— У тебя все в порядке?
— Как тебе сказать, в общем… — он запнулся. — От жены ушел…
— Почему? Что-то серьезное?
Володя поморщился. Было видно, что ему нелегко говорить.
— Гуляет! — коротко бросил он. И из той же бутылки, из которой только что наливал мне, плеснул в другой стакан. — Пожалуй, выпью…
— Это тебе сейчас не помешает.
Бармен выпил, шумно задышал. Я обратил внимание на его руку, сжимающую стакан. Она мелко дрожала.
— Не думай, я не расклеюсь, — переведя дух и закурив, заверил Володя.
Он облокотился об стойку, какое-то время отрешенно смотрел в зал. Затем откинулся, неловко поворотился и зацепил рукой початую бутылку «Кагора». Она шлепнулась на пол.
— Вот черт! — выругался бармен. — Ну, хрен с ней… Тебе еще налить?
Только теперь я понял, что он изрядно пьян. Но я прекрасно знал, что этот крупный и вежливый мужчина будет держаться до упора и отработает, как положено. Уважаю крепких мужиков! Сколько бы ни выпили — свое дело знают и лицом в грязь не ударят.
Я уходил из бара, пожав на прощанье Володину волосатую руку. У двери оглянулся. Он стоял, задумчиво пыхтя сигаретой. Опущенные шторы его глаз подергивались, а на широком лице ярилась привычная полуулыбка. Он называет ее оскалом сервиса…
