Джеймс Лавгроув - Дни
Восточнее расположен зловонный ад – «Сыры», но Фрэнк держится подальше от ведущего туда прохода и продолжает двигаться через «Всемирные деликатесы» на юг, в «Мороженое». В этом отделе очень холодно – воздух выстужен тремястами с лишним морозильниками со стеклянными крышками. Они заполнены брикетами мороженого, отражающими самую широкую палитру оттенков вкуса – от традиционных (ванильное, шоколадное, клубничное) до самых неожиданных (толченый ревень с заварным кремом, мята с сервелатом, копченый лосось со сливочным сыром, тапиока с привкусом фиалки); большинство видов мороженого также продаются в виде замороженных йогуртов и щербетов. Фрэнк поплотнее запахивает на себе пальто и стремительно шагает по «залу, оставляя за собой шлейф теплого дыхания, будто газовый шарф.
Между Фрэнком и самым центром здания остается еще один отдел – «Кондитерский». Таким, наверное, представляет себе рай ребенок-сладкоежка – таким, наверное, рисуется ад добросовестному дантисту. Конфетные заросли достигают потолка, стены заставлены плотными рядами банок с завернутыми в фольгу тянучками и помадками, а на полках холодильников пирамидами громоздятся сделанные вручную трюфеля, дожидаясь, когда их выберут, уложат в коробочки и взвесят. На прилавках кричащими букетиками красуются леденцы на палочках, вокруг кассовых аппаратов, будто электрические провода, обвиваются лакричные косицы, поблескивают целлофановыми обертками палочки фирменной леденцовой карамели «Дней» – наполовину черные, наполовину белые, и на них много раз ярко-зелеными буквами выведено название магазина. Грушевые драже, монпансье и леденцы от кашля продаются по полкило. Пестрый калейдоскоп из ассорти, конфеток-желе и разноцветных карамелек, выставленных на обозрение, вызвал бы инфаркт у хамелеона. Тут есть прямоугольники ирисок, треугольники нуги и марципаны всех мыслимых геометрических форм. Есть и большие слоистые легенды, жевательные резинки и мятные пастилки – со вкусом от мягкого до зверского. И, конечно же, шоколад – шоколад всех оттенков от смоляного до молочно-белого, с сотней градаций коричневого в промежутке. Шоколад горький, сладкий, горько-сладкий, начиненный орехами, изюмом, орехами и изюмом, – от плиточек величиной с игральную кость до плит размерами с могильную… Воздух так пропитан сахаром, что кажется, лишь вдыхая его, можно вскоре оказаться в диабетической коме.
Выйдя из «Кондитерской», Фрэнк приближается к месту назначения, к цели, ради которой он пересекал гигамаркет в юго-восточном направлении. Это – кольцо, опоясывающее Зверинец. На каждом этаже имеется одна широкая, кольцеобразная эспланада, где покупатели могут посидеть и отдохнуть между покупками; кроме того, она позволяет укоротить путь от одного угла магазина к другому. Эти кольца, где расставлены сосновые скамейки и растения в горшках (главным образом филодендроны и суккуленты), где пол вымощен белым мрамором, кажутся оазисами покоя и отдохновения среди беспощадного, лихорадочного водоворота купли-продажи, царящего во всех отделах. Впрочем, следует отметить, что скамеек здесь не много, расстояния между ними большие, обслуживание в ресторанах – быстрое, но небрежное, а еда, предлагаемая в кафетериях, – мягко говоря, малосъедобная.
Кольцо на Красном этаже сейчас безлюдно. Весь атриум, вплоть до огромного стеклянного купола, объят тишиной, если не считать шелеста листьев, тихого журчанья воды и случайных звериных криков: все эти звуки доносятся снизу, из Зверинца.
Фрэнк подходит к ограде, которой обнесен внутренний край кольца, опирается о перила и, наклонившись, выглядывает, вывернув шею так, что его дыхательное горло образует как бы согнутую руку – если принять за ее локоть адамово яблоко. Он всматривается в купол, раскинувшийся на расстоянии ста двадцати метров от него.
Вращение купола, как и передвижение звезд по небу, происходит слишком медленно, а потому незаметно для человеческого глаза. Фрэнк знает, что механизм купола устроен таким образом, что, независимо от времени года, незатемненная половина всегда смотрит на солнце, но он никогда не мог понять, зачем Старик День выдумал такое сложное устройство, если было бы гораздо дешевле возвести совершенно прозрачный купол, – вдобавок такой купол ничуть не хуже, а напротив, куда лучше освещал бы атриум. Конечно, двуцветный купол служит гигантским логотипом, который как бы накладывает печать «Дней» на все здание, и, конечно, подобное техническое достижение достойно восхищения, однако – лично для Фрэнка – двадцатичетырехчасовое вращение купола служит лишь нежеланным напоминанием о неумолимом, непоправимом ходе времени. Если верить куполу, каждый день разделяется на две совершенные равноденственные половины – двенадцать часов света, двенадцать часов тьмы. Если верить куполу, все дни одинаковы.
Фрэнк опускает голову и глядит на поднимающиеся ярусы этажей в полутора километрах отсюда, а затем вниз, на прозрачный сетчатый навес и решетки оросительных труб над Зверинцем.
Растительный шатер Зверинца, начинающийся пятью метрами ниже того уровня, где стоит Фрэнк, представляет собой волнующееся море пальм, между бахромчатых листьев которых то там, то сям торчат папоротники. К стволам деревьев льнут кустарники-эпифиты, а кое-где сквозь бреши в листве пальм Фрэнк замечает орхидеи и бамбуковые побеги, растущие вокруг их корней. Этот рукотворный тропический лес испускает влажный, насыщенный паром аромат. Нефритовую гущу джунглей оживляют подвижными пятнами тени от листьев.
Где-то в западной части верхушки деревьев оглашаются пронзительными воплями макаки. Кто-то поблизости от Фрэнка отвечает на них чередой заикающихся смешков – «як-як-як», перерастающих в громкое уханье. Макака снова затевает спор из-за территории, и ухающие существа покорно замолкают. Между листьями вспархивает алое пятно – это попугай перелетает с ветки на ветку. По подлеску прошмыгивает мелкий зверек вроде кролика. Крупная ярко-синяя бабочка, шурша крыльями, подлетает к самой сетке, некоторое время бестолково в нее бьется, потом упархивает обратно в гущу зелени. Тысячи других насекомых тихо стрекочут, гудят и выводят трели; когда магазин откроется для покупателей, этот пронзительный ликующий концерт потонет в шуме человеческих голосов и гулком топоте. Фрэнк прикрывает глаза и сосредоточивает свой слух на успокаивающих шорохах и шелестах Зверинца. Вот по этим звукам он будет скучать, их ему несомненно будет не хватать. Как часто по утрам мысль об этих недолгих мгновеньях, когда перед началом сумасшедшего дня можно молча постоять, всматриваясь в полог Зверинца, оказывалась единственным побудительным мотивом, заставлявшим его вылезать из постели!
