Джеймс Лавгроув - Дни
Он силится подсчитать, сколько раз за свою жизнь пересекал этот вестибюль, и в то же время пытается припомнить, с каких пор начал топтать ногами драгоценный логотип вместо того, чтобы – как делает большинство – почтительно огибать его. Ответом на первый вопрос является, очевидно, столь устрашающее многозначное число, что Фрэнк, будто отказываясь в это поверить, быстро прекращает подсчет. Ответ на второй вопрос намного легче: он начал ступать прямо по логотипу вместо того, чтобы обходить его, в тот самый день, когда осознал, что может это делать, что не существует специального правила, которое это воспрещало бы, а единственное, что мешает людям наступать на этот круг, выложенный из драгоценных камешков, – это их вера в святость богатства; он же перестал разделять эту веру, или, точнее, пришел к выводу, что она никогда и не была частью его личного кредо.
Это случилось приблизительно в ту пору, когда он впервые стал замечать, что у него пропадает отражение. Впрочем, исчезновение было настолько постепенным, что Фрэнк лишь спустя некоторое время хватился пропажи. Каждый день, когда он смотрелся в зеркало, там недоставало еще какой-то частицы его облика, и каждый день он отмахивался от этого обстоятельства как от игры света или воображения: ведь признать такое явление за эмпирический факт означало бы шагнуть за порог безумия. Однако в конце концов отрицать правду стало невозможно. Фрэнк начал забывать, как он выглядит и кто он такой. Мало-помалу, по кусочкам, он ускользал от самого себя.
Тот день, когда Фрэнк осознал это, и стал днем, когда он отважился ступить ногой на драгоценную мозаику, и тогда же мысль покинуть «Дни» впервые смутно шевельнулась у него в голове. Он с почти фотографической ясностью припоминает, как зародилось в нем решение уйти с работы: в тот миг его нога ступила на краешек опалового полукруга – и не была испепелена молнией разгневанного Маммоны.
Дойдя до аркады, Фрэнк останавливается, вынимает бумажник и снова извлекает свой «иридий». Под каждой из арок – ряд вертикальных прутьев из нержавеющей стали толщиной в два сантиметра, которые аккуратно входят в пазы, проделанные в перемычке. В подпорки между арками на уровне пояса вмонтированы электронные терминалы. Терминалы имеют коническую форму, снабжены овальными экранами и хромированным покрытием. Каждый из них крупными зелеными буквами призывает Фрэнка вставить карточку в отверстие. Он проделывает это с ближайшим терминалом, и вскоре на дисплее показывается логотип «Дней», а потом – зеленое сообщение:
НЕПРАВИЛЬНО ВСТАВЛЕНА КАРТОЧКА. ПОЖАЛУЙСТА, ПОВТОРИТЕ ПОПЫТКУФрэнк берет выплюнутую карточку, переворачивает ее логотипом вверх и снова вставляет, коря себя за невнимательность.
Появляется новое сообщение:
ХАББЛ ФРЭНСИС ДЖ.СЛУЖАЩИЙ #1807-93NСТАТУС СЧЕТА: ИРИДИЕВЫЙКАРТОЧКА Ne: 579 216 347 1592Затем надпись стирается, и появляется следующая:
ВРЕМЯ РЕГИСТРАЦИИ: 8.03УДАЧНОГО ВАМ РАБОЧЕГО ДНЯ, МИСТЕР ХАББЛАвтомат снова выплевывает карточку, и стальные прутья слева от столба терминала поднимаются с неприятным металлическим лязгом. Фрэнк проходит сквозь арку, засовывая карточку в бумажник. Он знает, что его проверяют металлодетекторы, но так как при нем нет никаких металлических предметов крупнее ключей от квартиры и пломб в зубах, то сигнализация молчит. Прутья решетки опускаются позади него, быстро скользнув вниз, словно ртуть в прозрачной трубке.
Полчаса тишины.
Для Фрэнка промежуток времени между этой минутой и 8.30 является священным. В магазине совсем тихо, верхний свет горит вполсилы. Ночные сторожа уже ушли, а продавцы и другие служащие еще не пришли. «Дни» ни закрыты, ни открыты, они находятся в каком-то среднем состоянии – своего рода лимбе между мраком и светом. Ни то, ни другое – и, не будучи ни темным и пустым, ни ярко освещенным и заполненным людскими толпами, это место, пожалуй, выглядит сейчас наиболее честно. Все, что магазин способен предложить, лежит во всей своей наготе под тускловатыми лампочками. Никаких тайн.
Если войти в «Дни» через Северо-Западный вход, то первый отдел, в котором вы окажетесь, – «Косметика». Начав пересекать этот отдел, Фрэнк осознает, что мысленно фиксирует свои впечатления, записывает все, что видит, на воображаемую пленку, словно он живая видеокамера. Фрэнк-человек отстоит на один шаг от Фрэнка раба привычки, который всегда проводил эти полчаса тишины в медитативном состоянии, позволяя мыслям течь свободно в любых направлениях. Он наблюдает сам себя, как антрополог, изучающий представителя дикого племени. Что он сейчас делает? Проходит между витриной с товарами для ухода за кожей в упаковках пастельных цветов и рядом пробных образцов губной помады, расставленных по отдельным ячейкам, как миниатюрные ракеты в стартовых шахтах. О чем он думает? Он думает о том, какое же огромное это помещение – как и все отделы в «Днях», немного больше 200 метров вдоль каждой стены, – и в то же время каким оно кажется тесным, как все эти прилавки, забитые товаром до уровня глаз, образуют лабиринт-улей, в котором можно вмиг потерять всякие ориентиры. Что он чувствует? Ему вспоминается первый день в «Днях» и тот благоговейный трепет, с каким он прошел сквозь арку, зажав карточку в руке (тогда это была еще «платина»), чтобы очутиться на нижнем этаже первого и (не без дрожи думал он тогда) крупнейшего гигамаркета в мире. Он до сих пор ощущает в себе след того трепета, но сейчас это всего лишь осадок, отстой, вроде известкового налета, слишком ничтожного, чтобы его соскребать. Чаще всего он чувствует лишь какую-то безмолвную пустоту.
Все это он тщательно сохраняет в воображаемой папке ради Фрэнка Хаббла будущего, ради того человека, которым он собирается сделаться завтра, пустившись в тайное странствие по бескрайним просторам Америки.
После «Косметики» у него появлялся выбор – пойти или на юг, через «Парфюмерию», или на восток, через «Кожаные изделия». Над «Парфюмерией» постоянно витают едкие миазмы от 10 000 различных мускусных запахов – настолько сильные, что глаза непроизвольно начинают слезиться. Составная вонь от гектаров обработанных шкур в «Кожаных изделиях», пожалуй, менее тошнотворна, и потому Фрэнк поворачивает на восток, а потом поворачивает к югу, в «Булочную». Свежий хлеб еще не завезли, но в воздухе стоит дрожжевой аромат вчерашней выпечки. Холодильные камеры, загруженные пирожными, сладкими пирожками, рогаликами и бубликами с начинкой, издают довольное, сытое урчанье.
Следующий отдел – «Всемирные деликатесы». «Всемирные деликатесы» разделены на секции, в каждой из которых продаются кулинарные изделия той или иной страны, причем прилавки и витрины оформлены в стандартно-традиционном стиле. Например, чапати, самоса и бхаджи продаются в мелкомасштабном муляже Тадж-Махала, сооруженном из крашеных древесно-стружечных плит, а макароны всевозможных форм и расцветок выставлены в прозрачных банках в помещении, имитирующем зал флорентийского палаццо, где воспроизведены и стены с осыпающейся штукатуркой, и обнажившаяся кирпичная кладка. На фальшивом баварском рынке торгуют квашеной капустой и десятками сортов сарделек; ложная французская деревушка с апельсиновыми деревцами в кадках и табачным баром на заднем плане предлагает забредшим туда посетителям отведать улиток, буйабес и лукового супа, прежде чем что-либо покупать; в псевдогреческой рыбацкой деревушке грубые столы-подмости ломятся от хумуса, пахлавы, колбасок-кабанос и широкого ассортимента маслин – черных, зеленых, фаршированных, сушеных. И так далее. Ко времени открытия возле каждой секции появятся продавцы-консультанты, выряженные в соответствующие национальные костюмы.
