Родриго Кортес - Часовщик
Амир погрузил умирающего Марко Саласара на подводу и как мог быстро привез его к городскому лекарю — стремительному в движениях, ясноглазому греку.
— Посмотрите его, Феофил…
Врач приоткрыл полу куртки подмастерья и тут же потерял к раненому всякий интерес.
— Умрет.
— Может быть, что-то еще можно сделать?
Грек отмахнулся:
— Хочешь — пробуй. Но учти: я таких видел десятки, а потому знаю, что говорю.
Амир почесал затылок. Они в Гранадском университете начали изучать полостные операции не так давно, а шанс попрактиковаться у него был только один — раненный в живот раб-христианин с галер.
Аллах ведает, что рабы не поделили, а главное, кто пронес на галеру острейшее лезвие без рукояти, но христианину располосовали всю брюшину слева направо.
— Спаси меня, сарацин, — умолял лежащий на боку раб, едва понял, что Амир собирается запихивать лежащие на палубе кишки обратно.
— Если получится, — честно предупредил Амир. — Я еще только студент.
Потеря крови была относительно небольшая, и Амир дал рабу опиума, расстелил коврик для намаза, тщательно вымыл руки и лицо и вознес Аллаху благодарность за этот прекрасный день.
— Ты теряешь время, — прохрипел все еще не ушедший в опиумные грезы раб.
— Время, проведенное в молитве, не потеряно, — улыбнулся Амир и принялся отмывать кишки от приставшей к ним палубной грязи.
Как ни странно, раб выжил, и Амира долго ставили в пример менее проворным ученикам.
— Делайте, как ваш сокурсник, — горячо рекомендовал преподаватель хирургии Ахмад альАхмад. — Среди рабов масса превосходного учебного материала! Их господа слишком жадны, чтобы оплачивать труд врача, а потому они с удовольствием вверят свою собственность вашим кривым, пока еще ни на что, кроме убийства больных, не годным рукам!
Но Марко был ранен намного серьезнее, чем тот раб. Длинное, тонкое орудие проникло в его тело сзади, со стороны почек и, судя по всему, поразило желудок. Проведению таких операций их в Гранаде даже не учили. И похоже, что Феофил, бывший военный врач, познавший хирургию на полях сражений, скорее всего, был прав.
— Я попробую, Феофил, — со вздохом произнес Амир. — Аллах милостив… может, и получится.
Судья был доволен прежде всего тем, что обошлось такой малой кровью.
«Слава Аллаху, что у нас не Сицилия…»
Однако, вернувшись в здание суда, Мади первым делом послал альгуасилов за отбитым у монахов часовщиком. А едва те кивнули и направились к выходу, их чуть было не сбил с ног сам Олаф — раскрасневшийся и взъерошенный.
— Бруно у вас?!
Мади улыбнулся:
— Удрал твой парень… так что жив он, жив, не беспокойся.
Олаф с облегчением вытер мокрый лоб.
— Ты лучше вот что мне скажи, Олаф, — не дал ему расслабиться судья. — Ты уверен в своей невиновности?
— Конечно, — кивнул мастеровой.
— Значит, дело следует довести до конца.
Олаф нахмурился и через мгновение покорно опустил плечи.
— Как скажете, сеньор аль-Мехмед. Мне что — снова в тюрьму?
Мади развел руками:
— Возможно… Я бы тебя не сажал, однако ты же видел этих «псов господних»… им тебя скрутить да в монастырь отправить, как мне — моргнуть.
Олаф угрюмо склонил голову, а Мади поднялся и ободряюще похлопал мастера по плечу:
— Но сначала я все-таки попробую довести очную ставку до конца.
— Вы думаете, падре Ансельмо согласится? Председатель суда пожал плечами:
— Не знаю, Олаф, не знаю… но вызвать его я обязан. А он обязан прийти. Ну что, ты готов защищать свое честное имя?
Мастер сосредоточенно кивнул:
— Да, сеньор аль-Мехмед.
Шаг за шагом Бруно добрался до мастерской, но Олафа там не обнаружил. Он прошел еще два десятка шагов и вошел в их дом, но приемного отца не оказалось и здесь.
«Суд, — понял Бруно. — Олаф должен восстановить свое доброе имя… А значит, он в суде».
Томазо, как никто другой, понимал важность доведения дела до конца. Самому исповеднику это очень внятно разъяснили, едва приняли в Орден.
— Церковь не может просто проиграть и отойти, поджав хвост, — цедил он мрачно ссутулившемуся за столом Агостино. — Особенно в деле с часовщиком.
Брат Агостино кивнул. Как всякий монах, он прекрасно понимал, какое значение представляет это магическое ремесло для живущей строго по часам, от службы до службы, Церкви.
— И потом, председатель суда наверняка перейдет в наступление, — ослабил кружевной воротник Томазо. — Так было и на Сицилии, и в Неаполе — везде.
И в этот миг в дверь постучали.
— Кто там еще?! — недовольно крикнул Томазо.
В проеме показался растерянный падре Ансельмо.
— Вот, святой отец, повестка…
— Председатель суда? — прищурился исповедник. Он был к этому готов, но не ожидал, что этот мусульманин станет действовать так быстро.
Молодой священник только моргнул, а Томазо, обдумывая что-то свое, отвернулся к окну.
— Что ж, придется тебе дать показания…
Даже не глядя на падре Ансельмо, он почувствовал, как его лицо испуганно перекосилось.
— Но как же?..
— Ты не можешь отказаться, — даже не раздражаясь оттого, что приходится объяснять азы Арагонских конституций, и все так же глядя в окно, произнес Томазо. — Поэтому иди и защищайся.
— Но там же будет очная ставка! — страдальчески напомнил мальчишка.
Томазо заинтересованно обернулся.
— Очная ставка?
— Так здесь написано, — протянул ему повестку священник.
Томазо принял бумагу, пробежал глазами содержание, удовлетворенно хмыкнул и сунул повестку Комиссару Трибунала.
— Вот он, твой шанс, Агостино.
Агостино принял повестку, перечитал и с облегчением рассмеялся.
— Дело ясное. Ну, предъявит этот сарацин результаты «мокрой пробы», а мы ему — изъятый кошель с вещественным доказательством!
— Ты все понял, Ансельмо? — внимательно посмотрел на священника Томазо. — Ну? Ты же сам должен был мараведи подменить…
— Я и подменил, — кисло скривился священник.
— Тогда чего ты боишься?! — рассвирепел Томазо. — Это не тебя теперь надо наказывать, а Исаака Ха-Кохена, давшего ложный результат «мокрой пробы»!
— Исаака? — растерянно моргнул священник.
— Его, — поднялся из-за стола брат Агостино и ободрительно хлопнул Ансельмо по плечу. — Вот увидишь, мы у него еще и право заниматься своим ремеслом отнимем!
Но священник стоял как в воду опущенный, и Томазо сокрушенно поднял глаза вверх и рассмеялся:
— Боже! Как только Ты терпишь под собой таких трусов?!
Падре Ансельмо заискивающе хихикнул, и Томазо выглянул в коридор и подозвал к себе начальника доминиканской охраны — невысокого хромого монаха, что-то шепнул ему, и вскоре все трое святых отцов под охраной четырех дюжих доминиканцев уже входили в здание городского суда.