Елена Блонди - Татуиро (Daemones)
По бокам все шевелилось, тени или животные, а может, новая трава, взломавшая стены, он не приглядывался. Кажется, стояли там смуглые женщины, поблескивало что-то металлом и курился дымок. Серый дым покачивался, меняя очертания, подступал к лицу. Генка задерживал дыхание, но дыма все больше, и, когда легкие запылали, вдохнул. Остановился на подгибающихся ногах, ударенный стуком барабана, раз, другой — и барабан забил мерно, сильно. Сердце, понял он, положив на грудь руку, это мое сердце. Близкие силуэты вздрагивали в такт. Он видел их немного сверху: косматые головы мужчин, чью-то наспех забранную косицу вдоль широкой спины, длиные волосы молодой женщины, укрывшие ее до набедренной повязки, неровные лохмы старухи в пятнах на глазах облезающей краски. И дальше, впереди всех, заслоняя пятно льющегося с луны багрового света, — узел черных блестящих волос, проткнутый деревянной стрелой — на круглой голове с крепкой шеей над мужскими широкими плечами.
Ступени кончились. В нос ударял запах пота без примесей дезодорантов и одеколона. Оказавшись за спинами, стараясь не поддаваться желанию качаться вместе со всеми из стороны в сторону, Генка вытянул шею, пытаясь понять, как протиснуться. И увидел фотографа. Его узнал сразу — в почти обнаженном теле, покрытом красными узорами на месте бывшей татуировки. Он тоже смотрел туда, в багровый свет, заслоненный от Генки чужими фигурами. На руке Витьки, согнутой и прижатой к животу, вцепившись лапами в запястье так, что видны были капли черной медленной крови на коже, сидела птица. Медные с зеленью перьях, толстый клюв раскрыт, еле заметно белеет в пасти язык. На большие глаза наползла змеиная пленка век.
Витька, будто ощутив взгляд, обернулся, потревожив движением птицу. Веки ее поползли вверх и блестящие глаза, желтые и яркие, глянули на пришедшего. Птица смотрела как линзами, холодно и равнодушно. Витька — с жалостью и состраданием. Сердце Генки простучало быстрее и флейты тут же взблеяли, фигуры задвигались. И не оборачиваясь, будто только на звук его сердца, стали расходиться в стороны, открывая ему то, к чему шел.
…Чужая багровая луна наступала на светлый кругляш привычной земной, толкала его круглым боком и теснила с неба, затаптывая звезды. Выросшие за час деревья отбрасывали на бугристую землю двойную тень — черную и серую.
— Петровна, еще водки дай, — шепотом сказал дядя Митя. Электрик, посматривая на загороженную столом дверь, протянул и свой стакан, трясущийся в потной руке. Выпили втроем и прижались друг к другу, как дети в ночной степи, с тоской посматривая на старый будильник на полке. Будильник тикал звонко и радостно, как идиот, иногда замирал и пускал стрелки в обратную сторону. Четверть двенадцатого, а потом снова одиннадцать и вот уже без пяти полночь. Но ничто не начиналось и не могло кончиться. Время испортилось куском тухлого мяса, недоеденного зверем, и теперь минуты и секунды растаскивались юркими жуками-могильщиками в разные стороны.
По бокам и позади замершего Генки дышали порознь и одинаково с
ним стучали сердцами те, кто пришел за обещанным хозяином сюрпризом.
Рита… Вот сюда, где темное пятнышко под грудью, это он целовал ее ночью и она шлепнула его по голой спине, укоряя, что останется след, а ей еще танцевать.
Запрокинутая голова покоилась на круглых жестких листьях и пропущенные сквозь пряди волос лианы не давали ей повернуться. Два побега черными жилами захлестнули лицо, растягивая уголки раскрытого рта. Руки, раскинутые по древесному ложу, перевиты у кистей клубками стеблей. Грудь смотрела вверх, туда же, куда и широко раскрытые глаза ее, темные и отчаянно испуганные. Дыхание, мелкое и быстрое, поднимало грудь и по ребрам мелькали быстрые тени. Светлый живот. Сердце Генки ударило больно и осталось там, в нижней части удара, забыв, что надо вернуться. Затихло хриплое дыхание позади, тени от черных фигур остановились. …Ноги Риты были согнуты в коленях. Колени закрывали низ живота от глаз и на виду были только сомкнутые полосы ног, напряженные до плененных ступней. И Генка видел — каждое колено обернуто черной жилкой побега.
Он молчал в остановившемся времени, молчало сердце, и ждали флейты. И сзади кто-то шумно выдохнул, испуская душный запах сырого мяса с привкусом свежей крови, прорычал невнятно и мучительно. И Генкино сердце охнуло, застучало быстро, запуская время и гоня по венам испуганную кровь, стряхивая со лба крупные капли пота. Он рванулся вперед, но за длинные мокрые волосы был схвачен железной рукой, что стала гнуть назад его голову, до резкой боли в шее, до его хриплого крика через смех стоящих позади. Блеяли флейты, поддакивая кваканью смеющихся. Всползли по голым ногам лианы и он задергался, выгибаясь. Крик его был подхвачен рычанием и захлебами, как будто его, этот крик, жрали, жадно толкаясь из-за жирного куска. А над запрокинутым лицом черными лунами прошли веселые Яшины глаза.
— Ссладкое мясо… — сказали извилистые губы, под которыми он увидел сотни острых зубов, по кругу, за частоколом которых бился блестящий язык из черного дыма, — зверю неведомы множество удовольствий. Он не думает, пожирая. Мы можем больше. Ты!
Он поднял клубящуюся черную голову, медленно уезжающую выше по мере распухания тела-столба:
— Ты будешь смотреть! А после я отдам ее тебе. И не лишу памяти обоих. Будете жить!
— Жии-и-ить, — завыли фигуры, трясясь.
— Жить, — подтвердил дымный язык и веселые глаза, — поживать. Добра наживать. Будет тебе добро, мальчик. Выбрал сам.
Хватка ослабла и Генка забился, дергая руками. Но стебли, причмокивая, прилипали к шее и щекам, удерживая его голову в нужном положении. Теперь он мог видеть только Риту, ее светлые колени и поднятую грудь.
…Витька стоял в залитом светом спортзале чуть поодаль от группки гостей. Держал в потной руке приготовленную камеру. Переводил взгляд с Яши, скрестившего руки на серо-стальной рубашке, на лежащую Риту. Ее распнули на черной коже спортивного тренажера, стянув запястья и щиколотки металлическими браслетами. Согнутые ноги стояли на раздвижной скамье. Добела стиснуты колени. Рот залеплен куском блестящего пластыря. Темные волосы мешались с равнодушным блеском металла.
— Ну, мастер, хватит тебе света? Мне вот это, — Яша дернул подбородком на светлое напряженное тело, — без надобности. Для меня лицо сними и глаза, понял? Самое главное — глаза. И не пропусти ничего. Парнишка поможет.
Витька повернул голову. Генка стоял неподвижно, камнем, сжав в руках рукоять лампы с матовым стеклом. И лицо его светило таким же бледным режущим светом.
