Гэри Вульф - Космическая чума. Сборник
Я мрачно кивнул.
В последних словах проскользнуло: «А иначе…»
Фелпс заполнил журнал на посту дежурного в вестибюле. Затем мы поднялись на третий этаж в скоростном лифте, и Фелпс проводил меня по коридору, вдоль которого располагались двери общих камер. В каждой двери на уровне глаз находился глазок.
— Сюда, — вкрадчиво сказал он.
Я повиновался и оказался в одной из комнат.
24
Когда Фелпс вышел, я тщательно осмотрел свои хоромы. Комната была четырнадцать на восемнадцать, но мне отводилось в ней только четырнадцать на десять. Остальные восемь футов были отгорожены внушительными металлическими прутьями и такими же мощными поперечными балками. Там находилась раздвижная дверь, как в банковском подвале. Она закрывалась на тяжелые засовы и открывалась с помощью автоматики. В барьере имелась плоская горизонтальная щель — достаточно широкая, чтобы просунуть поднос, и достаточно высокая, чтобы передать чайную чашку.
Я попробовал прутья руками, но даже с помощью новых мускулов не в силах был сжать их больше, чем на несколько тысячных дюйма.
Стены казались стальными. Все, чего я добился, — это исполосовал их ногтями. Пол был тоже стальной. Потолок — слишком высокий, чтобы попробовать на нем свои силы, но похоже, что и он был стальной. Окно оказалось зарешеченным изнутри, и так хитро, что снаружи нельзя было догадаться, что это каталажка.
Обстановка бункера была скудна и с минимумом удобств. Умывальник, туалет. Койка из металлических прутьев приварена прямо к полу. Постель на широких эластичных ремнях, пересекавшихся в ногах и в изголовье кровати. Поролоновый матрац, простыни и одеяло завершали убранство постели.
Это была клетка, сконструированная мекстромами, чтобы содержать мекстромов, или одними юмористами, чтобы содержать других.
Неметаллические вещи в комнате были, естественно, огнеупорными. За что бы я ни брался, все оказывалось бесполезным с точки зрения использования как орудия, рычага или инструмента. Я оказался связанным по рукам и ногам.
Покончив с исследованиями, я сел на койку и закурил. Я осмотрел камеру в поисках жучка и обнаружил линзы телекамеры над дверью за барьером. За линзами виднелась решетка динамика и маленькое отверстие для микрофона.
Я раздраженно запустил сигарету в глазок телекамеры. В тот же миг тоненький голосок произнес:
— Мистер Корнелл, это запрещается. Вы обязаны соблюдать нормы личной гигиены. А поскольку вы не сможете сами поднять окурок, эту неприятную работу придется выполнять нашему персоналу. Если подобное нарушение повторится, вы будете лишены удовольствия курить.
— Пошли к черту! — рявкнул я.
Ответа не последовало. Даже наглого щелчка. Молчание было хуже любого ответа. Этим они подчеркивали свое превосходство.
Очевидно, я задремал. Когда проснулся, увидел поднос с пищей. Я поел. Потом задремал снова, и пока спал, поднос убрали. Проснувшись утром, я увидел здорового парня, который принес поднос с завтраком. Я попробовал втянуть его в беседу, но он не проявил никакого интереса, сделав вид, что не замечает меня. Позже он забрал поднос так же молча, как и принес. Я провел четыре часа, скучая в одиночестве, пока он не возвратился с ленчем. Шестью часами позже пришло время обеда.
Ко второй ночи я был уже на грани истерии и не мог уснуть.
Следующим утром с подносом явился доктор Торндайк. Он уселся в кресло за оградой и молча уставился на меня. Я попытался пересмотреть его, но, конечно, потерпел фиаско.
— Так куда же мы отправимся?
— Вы здорово влипли, Корнелл, по собственной вине.
— Может быть, — заметил я.
— И все же, как ни крути, вы — жертва обстоятельств.
— Оставьте свои причитания! Я обыкновенный заключенный. Взгляните в лицо фактам, Торндайк, и кончайте трепать языком! — оборвал я его.
— Ладно, — сказал он. — Факты таковы: мы рассчитываем, что вы поможете нам добровольно. Мы предпочли бы, чтобы вы остались таким, как есть, без всякой переориентации.
— Вы не можете мне верить, — буркнул я.
— Может быть. Не секрет, что мы посадили под замок нескольких ваших друзей. Допустим, они пройдут отличный курс лечения, если вы согласитесь сотрудничать с нами.
— Уверен, что все мои друзья предпочтут, чтобы я стоял до конца, нежели предал их идеалы.
— Дурацкая позиция, — отозвался он. — Бороться с нами — все равно, что в одиночку свергать правительство. Взгляните в лицо фактам, и вы увидите, что куда разумнее сменить карты, а потом уже выбирать масть в зависимости от расклада.
— Мне не нравится ваш новый расклад, — проворчал я.
— Многим не нравится, — заверил он. — Но ведь они не всегда знают, что для них хорошо, а что плохо.
— Слушайте, — я чуть над ним не рассмеялся. — Лучше уж я сам наделаю кучу глупостей и ошибок, чем попрошу какого-то папочку позаботиться о моей жизни. И говоря о папочках, следует упомянуть, что сам Господь Бог ратовал за полное единство наших желаний.
— Если уж цитировать Священное Писание, — сказал кисло Торндайк, издеваясь надо мной, — то замечу, что сам Господь — жестокий Бог, ниспосылает гнев свой на семь поколений тех, кто его ненавидит.
— Разумеется, — ответил я. — Но любить его или ненавидеть — это наше личное дело. Так что…
— Что вы мелете чушь! Здесь у вас тоже есть выбор. Вами никто не помыкает. Либо вы обрекаете себя на страдания, либо наслаждаетесь жизнью. Также в ваших силах решать — кому помочь, кому отказать.
— Ну, вы просто бог.
— Ладно, — сказал он, — обдумайте.
— Идите к черту.
— Довольно слабые аргументы, — сказал он надменно. — Никому от этого ни вреда, ни пользы. Так что кончайте трепаться и думайте.
Торндайк ушел, оставив меня наедине с мыслями. Наверное, стоило поторговаться, но что толку. Я ведь им нужен только до тех пор, пока они не откроют какой-нибудь метод заражения мекстромовой чумой. И когда все заботы лягут на их плечи, Стив Корнелл станет обузой.
Наступило третье утро моего заключения, но ничего не изменилось. Они даже не удосужились подкинуть мне какого-нибудь чтива, так что я оказался на грани помешательства. Вы даже не можете себе представить, какими долгими могут показаться четырнадцать часов, не побыв в камере, где абсолютно нечего делать. Я делал гимнастику. Хотелось пробежаться, но комната была мала. Я подтягивался до изнеможения, потому что для мекстрома пятьдесят раз на одной руке — не Бог весть какой подвиг. Потом передохнул и занялся мостиком, отжиманием и прочей ахинеей, пока снова не выбился из сил.
