Алексей Тарасенко - Бедный Енох
Хорошо и, главное, в примирительном тоне поговорив друг с другом, мы было уже начинаем прощаться, Дмитрий встает, но тут происходит жуткая нелепость.
То ли прочухавшись, то ли будучи еще в ступоре, появляется Павлов и стреляет в Пашкевича из где-то им подобранного ТТ.
Павлов, проявив прыть, которая была бы в общем более уместна еще несколько часов назад, да он ее не проявлял, попал Пашкевичу пулей в живот, от чего тот свалился на землю и, подергавшись, согнулся калачиком.
Надеясь, что на Пашкевиче одет бронежилет, который, в принципе мог выдержать удар пистолетной пули я подбежал к нему, после, склонившись, обхватив его голову, но тут, как в страшном сне, из под земли стали появляться, чем-то напоминающие червей склизкие щупальца, сами понимаете кого, отчего я отпрянул назад, вспомнив слова Фетисова, как он мне некогда говорил, что то, что мы с Пашкевичем в свое время сумели победить чупакабру — это еще ничего не значит.
Те, кто послал за ним первую — могут послать и вторую.
На сей раз эта тварь не выбираясь на поверхность земли просто затащила скрюченного Пашкевича к себе, и после — все! Исчезла, больше никак себя не проявляя.
Видимо, едва придя до этого в себя, Павлов от увиденного вновь впал в ступор.
ГЛАВА I.ХХX
Какое-то время я бесцельно блуждаю по деревеньке, которая еще недавно была полем такого боя, рассматривая тела погибших десантников и боевиков Пашкевича.
Боевики, как я и предполагал, оказались оживленными мертвецами, которых, уж не знаю и как, Пашкевич (больше некому) некоторое время до этого убил, вколов в голову что-то по всей видимости длинное и острое. Как ему это удалось — теперь уже останется загадкой навсегда.
Тела погибших боевиков были многократно пробиты пулями, в основном в грудь и в живот, но останавливали их только серьезные повреждения головы.
Поначалу я было стал собирать тела погибших десантников, стаскивая их в центр деревни, на маленькую такую площадку, на которой еще располагался колодец, но, быстро устав, бросил это дело.
Еще я думал избавиться от тел боевиков, но это же нужно было как-то обосновать? Как я мог скрыть то, что они были зомби? Поджечь? А если бы меня после спросили, зачем я это делал? Как бы я это объяснил?
Так как мне на этот счет ничего в голову особо не приходило, я решил оставить все как есть. Ну, в крайнем случае я скажу что был оглушен, очнулся, когда все уже были мертвы.
* * *И во-вторых — Пашкевич. Как мне объяснить в Комитете, что его тело исчезло? Если бы я был один, но у меня же есть свидетель! Невменяемый, но свидетель! Пойди узнай — что он потом вспомнит! Или от пережитого он все забудет? Точно сказать нельзя.
Как бы то ни было, но если он вдруг начнет втирать про чупакабру — ему никто не поверит, да и я скажу, что его контузило!
* * *Вдали зазвучала канонада — наша армия, в ответ на нападение боевиков с территории МОГКР перешла границу и устремилась к Тыбы-Э-Лысы. Это я узнаю немного после, а пока… пока я просто стою и слушаю гул выстрелов артиллерийский орудий, все еще не зная, что делать.
Еще через несколько минут над нами пролетает сразу несколько истребителей, в сторону границы, на низкой высоте и с жутко громким гулом.
Ситуацию спасает неожиданный звонок Сартакова на спутниковый телефон, запрятанный Павловым в рюкзаке.
Так как Павлов недееспособен, на звонок отвечаю я, и прошу Александра Сергеевича поспособствовать тому чтобы нас с Андреем забрали из деревни, на что он ответил, пообещав сообщить мне тут же, как что-то прояснится. Сартаков так же не забывает спросить меня про Пашкевича, на что я прошу разрешения рассказать ему все уже в Москве, надеясь тем самым оттянуть время и в дороге все хорошенько продумать, что отвечать.
* * *Не более чем через час за нами прилетает вертолет.
Летчики, выйдя, осматриваются вокруг, и тут же проникаются к нам сочувствием:
— Тяжело было? — спрашивает меня один, пока другой ведет под руку уже совершенно невменяемого Павлова к вертолету.
— Да уж, нелегко! — отвечаю я, больше из вежливости, нежели из желания с кем-то поговорить.
— Сейчас мы доставим вас на базу — продолжает тогда вертолетчик, — после чего вернемся за ребятами.
Вертолетчики, как мне показалось, искренне сочувствовали погибшим десантникам, и их настроение, по началу бодрое, становилось все мрачнее по мере того, как они обозревали поле боя, в которую этой ночью превратилась эта безымянная покинутая деревня.
* * *На базе же начались проблемы. Военные начали нас опрашивать на счет того, что произошло с их группой, притом вся процедура затянулась на несколько часов.
Быстро поняв, что с Павлова взять нечего, они плотно занялись мной, притом разговаривали со мной в таком тоне, будто я был виноват в смерти десантников, странностей же с труппами боевиков они, слава богу, не заметили. Боевиков, как я понял из подслушанных разговоров, просто оставили на месте гнить.
Где-то через час этого допроса, в палатку, где я находился, принесли записи Пашкевича, сами понимаете, какого характера, но на вопрос: «Что это?» я однозначно ответил, что не знаю.
— Но это же ваш человек! — орал на меня местный полковник, ГРУ-шник, с видом, будто он царь и бог, а я — букашка, но я все равно гнул свою линию.
Я отвечал, что ничего не видел, и когда начался бой — просто спрятался в сарае с Павловым, приглядывая за ним, как бы он не погиб по причине временной недееспособности.
* * *Временами мне казалось, что еще немного и меня начнут допрашивать с пристрастием, особенно когда на меня направили свет настольной лампы, стоявшей на столе, перед которым я сидел, но, тем не менее — не случилось. Вскоре меня освободили, потому как на базу позвонил Сартаков, после чего, без особый церемоний, будто мы были в чем-то виноваты, нас с Павловым вновь загрузили в вертолет и отправили на ближайший аэродром, на котором нам не нашлось даже помещения переночевать, пока мы ждали ближайший самолет до Москвы, а он прилетал только на следующий день.
* * *После долгих уговоров и звонков в Москву с жалобами военные отправили нас в ангар при аэродроме, и, пока не прибыл самолет, мы сидели там безвылазно, без удобств, еды и воды, но все, и плохое, и хорошее рано или поздно кончается, так что уже вечером следующего дня мы вернулись домой, где, впрочем, нас не ждал отдых, и катавасия продолжилась.
Прямо с аэродрома нас отвезли на Лубянку, с мигалками по пробкам, где вначале со мной долго беседовал Сартаков, а потом — его Приятель. Слава богу, что Саратков первым делом обо всем расспросил Павлова, и только после беседы с ним позвал меня, начав не с расспросов, а с того, что сообщил мне, что до этого ему говорил Павлов.
