Джим Батчер - Продажная шкура
— Эй, — задыхаясь, прохрипел я. — Подожди минутку.
— Давай лучше помогу, — ответила она. Вдвоем мы затащили-таки матрас на крышу Голубого Жучка и привязали бельевым шнуром. Люччо проверила узлы, а потом прислонилась спиной к машине, вглядываясь мне в лицо.
Я смотрел на нее в ответ.
— Рашид сказал, он говорил с тобой.
Я кивнул.
— Не хотел на тебя давить.
— Я тебе благодарна. Нет, правда, очень. — Она отвела взгляд.
Мыш, дождавшись окончания боевых действий с матрасом, поднялся от двери, где дремал в довольно бесстыдной позе, подошел к Люччо, сел и протянул ей лапу.
Она молча улыбнулась и пожала ее, потом потрепала его за ушами, как он любит, и выпрямилась.
— Я, э… хотела удостовериться, что ты выздоравливаешь.
— Очень ответственно с твоей стороны.
Она поморщилась.
— А… Черт подери, Дрезден! — Она тряхнула головой. — Я почти двести лет прожила, не сближаясь ни с кем. И на то были чертовски серьезные основания. Что, кстати, подтверждается тем, что произошло здесь.
— Подтверждается?
Она снова тряхнула головой.
— Я отвлеклась. Из-за тебя. Ну… из-за нас обоих, да. Возможно, если б не это, я заметила бы что-нибудь. Что-нибудь бы заподозрила. Не знаю.
— Я типа полагал, что тебя отвлек орудующий чужими разумами маг, который вил из тебя веревки.
Она жалко улыбнулась.
— Это совсем другое дело. И я это понимаю. И одновременно не понимаю. Вот я стою здесь и разговариваю как сопливая школьница. — Она подбоченилась и раздраженно поджала губы. — У меня с этим неважно. Помоги.
— Ну, — сказал я. — Я так понимаю, ты пришла сюда, чтобы дать мне знать, что больше не собираешься продолжать… ну, то, что у нас было, как бы это ни называлось.
— Это не из-за тебя.
— Я знаю, — кивнул я. — И никогда не было, верно?
Она медленно выдохнула через нос и снова подняла на меня взгляд.
— Ты мне всегда нравился, Дрезден. Довольно долго я считала, что ты опасен. Потом увидела тебя в бою с наследниками Кеммлера и начала уважать. — Она вымученно улыбнулась. — Ты забавный. Мне это нравится.
— Но? — спросил я.
— Но что-то толкало меня к тебе, — сказала она. — И это меня бесит. И… — Она заплакала, хотя ни поза ее, ни голос не дрогнули. — И я думала, что меня, возможно, беспокоят старые… шрамы. Или раны. Или еще что-то. Что я приросла немного к тебе, и, возможно, приросту еще сильнее, и это заставляло меня чувствовать себя… — Она тряхнула головой, и голос ее дрогнул наконец. — Молодой. Я словно все заново ощущала.
Я обошел вокруг машины и остановился перед ней. Я протянул руку, чтобы положить ей на плечо, но она жестом остановила меня.
— Но все это был обман. Я не молода, Гарри. Я не новая. Я видела и делала такое, что… чего тебе не понять. Молю Бога, чтобы тебе не пришлось этого понимать. — Она сделала глубокий вдох. — Чушь какая. Мне нужно лучше уметь справляться с таким.
— Что не так? — тихо спросил я. — В смысле, помимо того, что и так ясно.
— Меня заставили снова заниматься сексом, — выпалила она. — И ведь мне это нравилось. Правда, нравилось. Я ведь забыла, насколько это до отупения здорово. А теперь я с трудом подбираю слова, потому что больше всего мне хочется сорвать с тебя рубаху и укусить тебя в плечо, пока ты такой потный, пока… — Она осеклась, и щеки ее сделались пунцовыми. — Тебе ведь даже сорока не исполнилось.
Я облокотился о машину, глядя на нее, и негромко засмеялся.
Люччо свирепо нахмурилась.
— И как мне, скажи на милость, командовать тобой? — спросила она. — После того, как мы с тобой… занимались всем тем, чем занимались?
— Ну… Хочешь, пообещаю не выкладывать фотографий в Интернет?
Она уставилась на меня.
— Фотографий… ты шутишь, Дрезден? Нет, ты шутишь?
Я кивнул.
— Потому что я досыта наелась этого в мою… первую молодость, — сказала она. — Может, в Италии тогда и не было Интернета, но ты бы удивился, как быстро могут распространяться изображения, даже написанные на холсте.
— Ана, — тихо произнес я.
Она прикусила губу и подняла на меня глаза.
Я взял ее за руки. Я осторожно сжал их. Потом поднес их к губам и поцеловал, сначала одну, потом вторую, очень осторожно.
— Что бы там ни было, я счастлив, вспоминая время, которое мы провели вместе.
Она несколько раз моргнула, но не отвела взгляда.
— Я все понимаю, — продолжал я. — Обстоятельства изменились. И то время, возможно, прошло. Но с тобой все будет хорошо. И со мной все будет хорошо. Тебе не надо испытывать вины на этот счет.
Она поднесла мои руки к губам и тоже поцеловала их по очереди — как я только что. Мне на руку упала слеза.
— Прости, — сказала она.
— Все будет хорошо, — сказал я. — Все хорошо.
Она кивнула и снова посмотрела на меня. Я видел спокойную, сосредоточенную силу командира Корпуса Стражей, готового исполнить свой долг. Я видел неуверенность Анастасии, которой так долго не приходилось испытывать близости с кем-либо. И, возможно, я видел еще кого-то одинокого, несчастного — часть той, кем она была в годы своей молодости, за полтора века до моего рождения.
— До свидания, Гарри, — прошептала она.
— До свидания, Ана, — сказал я.
Она сжала мои руки, повернулась и пошла прочь. Пройдя пять или десять шагов, она остановилась и оглянулась.
— Дрезден?
Я посмотрел на нее.
— Рашид мне почти ничего не сказал про ночь, когда умер Морган. Я сама почти ничего не помню после того, как Пибоди произнес то, что произнес.
Я понял, что ее тревожило.
— Он не был один, — сказал я. — Я был с ним. И он знал, что он нашел предателя. Он умер с сознанием выполненного долга.
Плечи ее чуть расправились.
— Спасибо, — произнесла она.
— Не за что.
А потом она повернулась и ушла.
Я покосился на окровавленный матрас на крыше моего Жучка и вздохнул. Мне как-то расхотелось везти его куда-то. Час был еще довольно ранний. Матрас мог и подождать несколько часов. Я повернулся к Мышу.
— Пошли, мальчик. Бутылка пива мне не помешает.
Мы спустились из летнего пекла в относительную прохладу моей полуподвальной квартиры.
Бутылка. Может, даже две.
Жюстине понадобилось больше двух недель, чтобы устроить мне встречу с Томасом. Когда она наконец позвонила, она снова говорила деловым секретарским тоном. Она поставила условием встречу в общественном месте, где мы оба могли бы не слишком выделяться, но находиться под охраной. На такой предосторожности настаивала Белая Коллегия с учетом напряженности в отношениях с Белым Советом — сами понимаете, из-за чего.
