Наставники Лавкрафта (сборник) - Джеймс Монтегю Родс

– Мой бедный Гойши! – воскликнул священник. – Что с вами случилось?

Услыхав голос друга, слепой понял, что он спасен. Он зарыдал и сообщил все, что с ним произошло.

– Бедный, бедный Гойши! – с сожалением проговорил его друг. – И подумать, что вы должны были перенести такое страдание по моей вине! Я на всем вашем теле написал заклинания, а уши-то и пропустил! Я думал, что мой помощник сделал это! Но мне надо было удостовериться самому… Теперь остается только постараться вас вылечить. Утешьтесь, друг мой: все-таки самая большая опасность прошла, вас никогда больше не потревожат ночные посетители!

Благодаря прекрасному уходу знающего врача раны Гойши зажили. Слух о его необыкновенном приключении разошелся по всей стране, и он сделался знаменитостью. Много знатных и богатых господ приезжали в Шимоносеки, чтобы послушать его песни, и щедро его вознаграждали крупными суммами денег. Скоро он сделался богатым человеком…

Но с той поры его все звали Мими-Наши-Гойши, что значило Гойши-Безухий!

Перевод Елены Ильиной

Кимико

На бумажном фонаре у входа в один из домов Улицы гейш написано ее имя. Ночью эта улица производит фантастическое впечатление: узкая, как коридор, с глухими фасадами из темного полированного дерева, напоминающими пароходные каюты первого класса; в маленьких раздвижных дверях – оконца, затянутые бумагой, похожей на узорчатое стекло. Здание в несколько этажей, но в безлунную ночь этого и не заметишь: освещены только нижние помещения до спущенных маркиз, – все остальное, вверх, темно. Сквозь узенькие бумажные окна светятся лампы изнутри; светятся фонари, висящие снаружи, по одному у каждой двери. Смотришь вдоль улицы, между двумя рядами таких фонарей, сливающихся в перспективе в неподвижную массу желтого света. Фонари – яйцеобразные и цилиндрические, четырех- и шестиугольные – с японскими надписями, в красивых иероглифах.

Улица безмолвствует, как выставка после ухода посетителей. Обитательницы ее упорхнули и украшают своим присутствием банкеты и пиршества; как ночные бабочки, они живут только ночью.

Если идти с севера на юг, то на первом фонаре слева читаешь «Кинойя: ухи О-Ката» – то есть «золотой дом, в котором живет Оката».

Фонарь справа повествует о доме Нишимура и о девушке Миутсуру, о «пышном аисте». Следующий дом слева – дом Каиты с Коханой-цветочком и Хиканой-куколкой. Напротив возвышается дом Нагайэ, где живут Кимика и Кимико… С полмили тянутся эти параллельные линии светящихся имен.

Хозяйка и владетельница последнего дома – Кимика. Она последовательно воспитала двух гейш, назвав обеих одним и тем же именем: Кимико первую – «Ихи-дай-мо», а ныне существующую Кимико – «Ни-дай-мэ», то есть «Кимико номер второй». Очевидно, Кимико-Ихи-дай-мэ в свое время пользовалась большой известностью, так как имена обыкновенных гейш никогда не переходят на их преемниц.

Может быть, случай занесет вас когда-либо в этот дом; раздвинув дверь, вы услышите звук гонга, возвещающего о вашем посещении, и увидите Кимику, если только она со своей маленькой труппой не приглашена в этот вечер куда-нибудь. Кимика очень интеллигентная особа, с которой стоит поговорить. Если она в настроении, то порасскажет вам много интересного, почерпнутого непосредственно из живой жизни, из наблюдений над природой людской, – ведь Улица гейш полна преданий: трагических, комических, мелодраматических. Кимике все известны.

В каждом доме свои воспоминания – страшные, смешные и такие, над которыми невольно задумаешься. Такова повесть первой Кимико: не то чтобы она была необычайной, но во всяком случае она доступнее других нашему западному пониманию.

Ихи-дай-мо-Кимико нет больше в доме Нагайэ; о ней осталось лишь одно воспоминание. Кимика была еще очень молода, когда Кимико стала ее товаркой по профессии.

«Необыкновенная девушка», – отзывается Кимика о ней.

Чтобы стать известной, гейша должна быть или красива, или умна, – а лучше, если в ней соединено и то и другое. При выборе девочек-подростков, будущих гейш, воспитатели их обращают на это особенное внимание. Даже от гейш второго и третьего разряда требуют в юности известной прелести, хотя бы beauté du diable, породившей японскую поговорку, что «в восемнадцать лет и черт красив, в двадцать – дракон!»

Но Кимико была не просто хороша собой, – в ней как бы воплотился японский идеал красоты, который среди тысяч женщин редко находишь в одной.

Она была не просто умна, – она была талантлива: писала изящные стихи, с изысканным вкусом все вокруг себя украшала цветами, безукоризненно проводила чайные церемонии, прекрасно вышивала и делала шелковую мозаику [76]; одним словом – она была совершенство.

В Киото с первого же выхода ее она произвела сенсацию; ее успех сразу был обеспечен, и началось победоносное шествие. Подготовка у нее была прекрасная, она справлялась со всеми положениями, не терялась ни при каких обстоятельствах. А то, чего она еще не знала, – то ведала Кимика: власть красоты и слабость под влиянием страстей, цену обещаний и муку равнодушия, все безумие, всю низость, царящую в сердцах мужчин. Руководимая ею, Кимико редко ошибалась и мало проливала слез. Со временем она стала немного опасной, чего Кимика и желала, – опасной, как горящая лампа для ночных бабочек, не более того; иначе ее могли бы и потушить. Лампа должна освещать то, что приятно для глаз; страдать же она никого не заставляет, – так и Кимико никого не заставляла страдать; она была не слишком опасной. Заботливые, почтенные родители скоро убедились, что она и не думает вторгаться в их семьи; она даже романтических приключений не искала. Но юношам, подписывающим договоры собственной кровью, требующим от гейш отрезанного мизинчика в знак вечной верности, – им она спуску не давала и исцеляла их безумие жестокостью. Так же безжалостна она была и по отношению к богатым поклонникам, желавшим купить ее ценою домов и имений. Один из них был так великодушен, что предложил за ее свободу сумму, которая сделала бы ее сразу богатой женщиной. Кимико сердечно поблагодарила, но осталась гейшей. Отказывая, она не обижала, и отчаяние почти всегда умела врачевать. Были, конечно, и исключения. Пожилой господин, вообразивший, что жить без Кимико не может, пригласил ее однажды на пирушку и предложил ей выпить с ним вместе вина. Но опытная Кимика, по лицу читающая в душах людских, сразу смекнула, в чем дело, быстро заменила вино в бокале девушки чаем и спасла таким образом ее драгоценную жизнь. А душа старого влюбленного глупца несколько минут спустя одна отправилась в путь, вероятно очень удивленная и разочарованная своим одиночеством.

С тех пор Кимика оберегала Кимико, как дикая кошка – своего котенка.

«Котенок» стал баловнем высшего света, злобой дня, местной знаменитостью.

Один из ее поклонников, заграничный принц, до сих пор помнящий ее имя, посылал ей бриллианты, которых она никогда не носила; счастливцы, имеющие возможность доставлять ей удовольствие, засыпали ее драгоценными подарками; пользоваться ее благосклонностью хотя бы в течение одного дня было мечтой «золотой молодежи». Но она никому не давала предпочтения и слышать не хотела о вечной верности. На мольбы и клятвы она неизменно отвечала, что знает свое место и назначение. Даже светские дамы снисходительно отзывались о ней, так как она никогда не бывала причиной семейной драмы. Она действительно знала свое место. Время, казалось, щадило ее; она с годами становилась все лучше. Появлялись другие гейши, достигали славы, но не было равной ей. Фабрикант, приобретший право пользоваться ее фотографией на своих ярлыках, составил себе на том состояние.