Ирина Лазарева - Старое пианино
— И вы открыли врата, — прошептал Максим.
— Увы! Я был жаден и честолюбив. Меня не коснулась божественная искра, но вопреки собственной природе я хотел раздуть пламя из сухой головешки, согласен был сделать это любой ценой.
— Молчите! — воскликнул Максим. — Мне теперь стало по-настоящему страшно. Ничего больше не желаю слушать! К тому же я убедился со всей очевидностью — что бы вы там не натворили, наказание вас уже постигло. Не пойму только, зачем вы меня пригласили в этот дом! Чего вы все от меня хотите?
Несколько секунд в комнате царила тишина.
— Ты должен закрыть врата, — сказал Сила Михалыч и встал.
Он вдруг показался Максиму стройным и высоким. Облик его размылся на мгновение, словно на глаза Максиму надели чужие оптические очки, неясная фигура повисла в воздухе, струилась и колебалась, как отражение в нестойкой воде. Максим замигал и торопливо протер глаза; человек перед ним снова проявился, обрел четкие очертания и стал таким, как был минуту назад.
— Мне надо присесть, — пробормотал Максим и пошатнулся. — Я что-то неважно себя чувствую. В глазах рябит, и голова кружится.
Подоспел Василий, подхватил музыканта и усадил на диван.
— Все с тобой в порядке, — зашептал он на ухо Максиму, — и ничего тебе не мерещится. Я тоже видел. Не зря я тебя предупреждал. Лучше молчи и делай, как он велит.
— Продолжайте, Леонид Ефимыч, — приказал толстяк. — Иначе Максим Евгеньевич нас не поймет. Вернемся в 1989 год.
— Я вскрыл тайник. Книга лежала в окованном серебром деревянном сундучке. Миниатюрный висячий замок помешал мне немедленно извлечь сокровище. В нетерпении я побежал в дом и сбил замок молотком.
Книга была датирована 1840 годом, но, несмотря на то, что пролежала в заточении полтора века, хорошо сохранилась, листы по краям потемнели от сырости, но содержание страниц не пострадало.
Почти всю книгу занимал рукописный текст. Это был пространный трактат о звуке. Мне не составило труда разобраться в дореволюционной русской орфографии: почерк у графа был каллиграфический. Видимо, граф старался, чтобы рукопись была доступна для тех, кому в дальнейшем попадет в руки. Я начал читать, но в своем лихорадочном состоянии не воспринимал смысл текста. Я был уверен, что в книге найду указания на спрятанные сокровища. Я перелистывал страницы, мои глаза бежали по строчкам, пока не уперлись в ноты, ибо несколько последних листов представляли собой запись неизвестной мне фортепианной пьесы.
Я непочтительно швырнул книгу на стол и погрозил кулаком портрету сиятельного предка. Он сыграл со мной злую шутку, так я подумал тогда. Однако, вглядываясь в капризно-порочное лицо аристократа, я не увидел насмешки. Он смотрел с легким прищуром, но в глазах светилось что-то бесовское, дикое, он был полон дерзкой отваги, и, предлагая книгу, как будто советовал рискнуть мне самому.
Побуждаемый этим взглядом, я снова открыл книгу и стал вчитываться в текст.
Для наглядности я прочту вам выдержку из текста, когда-то я перепечатал часть на пишущей машинке, чтобы было легче воспринимать смысл написанного. Книгу я вам показать не могу — она спрятана в надежном месте, извлекать из нового тайника ее нельзя, иначе я уже никогда больше не увижу свою дочь.
При упоминании о дочери Веренский не ко времени опять расстроился, начал всхлипывать и размазывать слезы по щекам.
— Она приходит за книгой, — тихо пояснил Василий Максиму, — а он ее не дает. Она требует отдать книгу и бьет его, а он терпит, лишь бы она не ушла безвозвратно.
— Почему она это делает? — в тон ему спросил Максим.
— Кто-то ее заставляет. Боюсь, в один ужасный день этот «кто-то» сам явится сюда, и тогда нам всем несдобровать. Я даже думать боюсь, что может случиться.
Василий поколебался, неровный румянец выступил на его веснушчатых щеках:
— Признаюсь вам, Максим, мы с Лизой любили друг друга и собирались пожениться. Я уже готовился просить ее руки у Леонида Ефимыча, как вдруг случилось это несчастье…
Ему пришлось замолчать, так как Веренский доковылял до старинного бюро, извлек из выдвижного ящичка несколько листов бумаги и начал читать:
«Путем размышлений, длительных исследований, наблюдений и экспериментов, а главное — глубокого всестороннего познания пришел я к выводу, что благополучие материального и духовного мира зиждется на Великой Гармонии, дарованной Творцом, и одним из главных составляющих гармонии всего сущего является звук. Ибо звук присутствует во всем, в любой подвижной и неподвижной субстанции, потому что любой даже самый твердый и неживой предмет несет в себе вибрацию мельчайших частиц, его составляющих. И всякая вибрация есть голос, он передается от одного предмета другому, с которым соприкасается, и тот передает собственную и приобретенную от другого предмета вибрацию уже в новом объединенном качестве следующему предмету, и так они все вместе вибрируют — каждый по-своему и в то же время в идеальном соответствии с предметами, их окружающими. И даже воздух, земля и вода передают звуки и участвуют в общем согласном хоре всего, что есть на земле. Любой голос или звук, даже давно утихнув, оставит свою вибрацию и воздействует на предмет, коего он коснулся, на долгие времена. И ежели по какой-либо причине нарушится совместное звучание, ворвется в него гибельная дисгармония и начнет ломать стройное равновесие, устоявшееся веками, то многое разрушится, и откроются пространства враждебные миру, и будут приходить оттуда силы темные, неразумные, мятежные, дабы умножить долю зла необоснованно и себе в угоду.
Дисгармония может случиться в одном отдельно взятом предмете или живом существе, когда чья-то чужеродная вибрация влияет на него разрушительно, тогда предмет может сломаться, гора рассыпаться, а живое существо начнет болеть и угасать. И часто человек не знает, что надо всего лишь избавиться от вещи в доме, платья, украшения или общества другого человека».
Веренский замолчал, чтобы перевести дух. В доме было необыкновенно тихо, не слышалось ни единого шороха. Максим подумал, что должно быть уже очень поздно, достал по привычке из кармана мобильник и убедился, что телефон отключен. То-то ни одного звонка! Ярик наверняка сейчас рвет и мечет.
Он нажал на кнопку, но телефон, к его удивлению, не включился, хотя всю ночь оставался на зарядке.
— Не мучайся зря, не включится, — посоветовал Сила Михалыч. — Будет нам мешать, сам понимаешь.
— Вы испортили мой телефон?! Да вы знаете, сколько я за него заплатил? — заершился Максим.
— Вот уж не думал, что выдающийся музыкант кичится дорогими игрушками, — поддел толстяк.
