Ф. Коттэм - Темное эхо
Я сидел с отцом в офисе Фрэнка Хадли. Сквозь окно за его спиной различалась брезентовая туша яхты, полуразмытая пеленой дождя. Как это обычно бывает, судоремонтный заводик находился в устье реки, на конце глубокого канала, откуда земснарядом выбрали ил, чтобы суда, над которыми Фрэнк работал, имели доступ к открытой воде. Во многих аспектах все напоминало верфь Буллена с Клоуром. В воздухе стоял такой же всепронизывающий соленый запах, а солнечный свет отличался той бледностью, какую можно встретить только на взморье. Это было точно такое же царство мокрой гальки, буксирных канатов, якорных цепей и швартовных палов с чугунными кольцами. Ну и разумеется, здесь опять чувствовалось присутствие «Темного эха».
Но в то же время и столь же существенным образом все пребывало в полном контрасте к «Буллену и Клоуру». Просторный офис Хадли был минималистской данью уважения хорошему вкусу и модернизму. В углу мягко бурчала автоматическая кофеварка. На стене — от нас слева, а от сидевшего к нам лицом Хадли справа — висел целый ряд жидкокристаллических мониторов. Все они демонстрировали одну и ту же вереницу изображений: ладью норвежских викингов, реконструированную в непростых ракурсах трехмерных компьютерных моделей. По истечении нескольких минут разглядывания всевозможные шпангоуты, рыбинсы и прочие элементы ее геометрии вполне могли бы сойти за репортаж с выставки абстрактного инсталляционного искусства.
— Мы строим целый флот для постановочного фильма, — пояснил Хадли. — Вернее, это зрителям покажется, будто они видят целый флот. На самом деле мы соберем только один корпус, но зато он будет абсолютно точной и плавающей копией. А остальное дополнится интерьерами, кое-какими особо проработанными сечениями и компьютерной графикой.
Комментариев не последовало ни от меня, ни от отца.
— Все равно жутко дорогая вещь.
И вновь мы промолчали.
Хадли некоторое время смотрел на экраны.
— У нас не получается улучшить то, чего достигли их судостроители тысячу лет назад. Во всяком случае, с теми материалами, которые были им доступны, даже с учетом всех наших микропроцессоров и мегабайтов. Древнескандинавский драккар, совершеннейшее единение формы и содержания. Умопомрачительный подвиг инженерного разума и натурного воплощения.
Фрэнк Хадли носил хлопчатобумажные слаксы и бледно-голубую хлопковую же сорочку на высокой и по-юношески худощавой фигуре. Шевелюра с проседью была зачесана — по-видимому, пятерней — наискосок от асимметричного пробора. Во взгляде его читались живость и искрящийся блеск мастера дамского обхождения. В этом смысле он мало чем отличался от моего отца. Но зато его лицу недоставало силы характера, твердости линии подбородка… «звездного» качества, если угодно, которым всегда, причем в изобилии, отличалась физиономия моего отца. Взятый отдельно, Хадли продемонстрировал бы определенный мужской шарм, но только не в одной комнате с моим отцом, который запросто затмевал его своим блеском. Сопоставлять их друг с другом — это все равно что сравнивать Питера Лофорда с Кэри Грантом.
— Для любого судостроителя — как вы, например, — невезучее судно, конечно же, представляет собой ту же концепцию, что и дом с привидениями в глазах современного архитектора, — проговорил мой отец. — Здесь мы имеем не просто анахронизм. Это даже хуже абсурдности. Нет, это афронт. Публичное оскорбление.
Хадли медленно оторвал, взгляд от компьютерных экранов, но смотреть в лицо моему родителю отказался. Вместо этого он уставился на свои руки, сцепленные на столешнице.
— Мои взгляды по данному вопросу не имеют существенного значения, мистер Станнард.
— Пожалуйста, зовите меня Магнус, — сказал мой отец.
— Да Хорошо. Магнус… Итак, чего бы я себе ни думал на предмет невезучих судов, мое к этому отношение не будет играть никакой роли, если я не сумею заставить людей выйти на работу.
— Найдите себе других людей.
Хадли встал. Повернулся к нам спиной и принялся разглядывать пейзаж за серым от дождя окном: хмурое низкое небо над угрюмым, затянутым в брезент силуэтом вожделенного приза моего отца.
— Магнус, вы были здесь, когда погиб человек. Вы сами наблюдали за ходом работ. Я так и не смог найти хотя бы одного инженера или эксперта по несчастным случаям на производстве, которые объяснили бы мне, каким таким образом проклятая оттяжка могла ослабнуть.
— Проклятая… — вслед за ним повторил мой отец.
Он сказал это бесстрастным тоном, как если бы само слово было на заморском наречии и он просто пытался понять, как оно звучит.
— И все же, несмотря на постоянное и огромное натяжение, под которым находился этот трос, он ухитрился-таки дать слабину и обвиться вокруг руки.
— Тяжелое машиностроение — опасная работа, — глубокомысленно изрек мой отец. — Если не ошибаюсь, на вашей верфи была открыта подписка на сбор средств для вспомоществования несчастной семье.
— Да.
— Я внесу и свой вклад, — сказал отец. — Щедрый.
— Вы видели, как он сучил ногами по палубе, видели его танец смерти в луже собственной крови…
— Было бы любопытно узнать, как человек с вашей профессиональной репутацией сумеет справиться с таблоидами, которые возьмутся по-своему трактовать этот образчик возрождения деревенского колдовства.
— Да какое там колдовство… — заметил Хадли. Мне показалось, он хмыкнул. Впрочем не уверен. — Это и не колдовство вовсе.
Мой отец промолчал.
— А вам никогда не приходило в голову ознакомиться с историей этого судна? — Хадли по-прежнему стоял к нам спиной.
— Историю «Темного эха» я знал задолго до приобретения яхты, — ответил мой отец.
По всем его мерилам, то самообладание, которое он проявлял в эту минуту, было экстраординарным. Гнев являлся одним из его талантов, а ярость — одним из наиболее мощных видов личного оружия.
— Где находится судовой журнал?
— В сейфе. Все пять томов. Другими словами, в полной безопасности и сохранности.
— Общепринято, чтобы он постоянно сопровождал то судно, к которому относится.
— Журнал, в безопасности, — повторил мой отец.
— В таком случае советую его прочитать, — сказал Хадли.
— Уже прочитал.
— Я также настаиваю, чтобы вы позволили и мне с ним ознакомиться.
Наконец Хадли повернулся к нам лицом. Наверное, я все же ошибся в своем суждении. Он гораздо больше походил на Мартина Шина, чем на Питера Лофорда. Не вполне обладая тем грубоватым мужским обаянием которым столь активно пользовался мой отец, Хадли тем не менее демонстрировал авторитетность и практическую сметку. Это был явно человек с принципами, когда речь заходила о благополучии его работников. Принципы для Фрэнка Хадли играли куда более важную роль, нежели достоверность этой истории с подачи таблоидов.
