Говард Лавкрафт - Ужас в музее
— Ну вот, смотрите!
Джонс, хотя и крепко держался за ограду, пошатнулся.
— Бог! Великий Бог!
Внушающее неизъяснимый ужас чудовище — огромное, высотой в десять футов — несмотря на неуклюжую, как бы в полуприседе, позу, выражало безграничную, нездешнюю, космическую злонамеренность и было представлено в грозном движении вперед с циклопического трона слоновой кости, изукрашенного гротескными резными изображениями. Шестиногое, оно в средней паре конечностей держало смятое в лепешку, искаженное, обескровленное мертвое тело, испещренное бесконечным множество мелких, подобных укусу, точек, а местами словно бы обожженное едкой кислотой. Только изувеченная, отвисшая на одну сторону голова жертвы свидетельствовала о том, что некогда оно принадлежало человеческому существу.
Для того, кто видел прежде фотографию чудовища, не нужно было называть его имени. Жуткий снимок был до омерзительности достоверен, но даже в нем не заключалась вся полнота ужаса, какой внушала эта реальная гигантская масса. Шарообразное тело — пузырчатое подобие головы — треугольник рыбьих глаз — бесконечное множество растущих, как волосы из тела, змеевидных присосков — шесть гибких конечностей с черными когтями и, как у краба, клешнями — Боже, как они были схожи с той черной лапой!
Улыбка Орабоны сделалась нестерпимо отвратительной. Джонс задыхался, он вглядывался в страшный экспонат со все нарастающим гипнотическим влечением, смущавшим ум и обжигавшим душу. Какой не до конца осознанный ужас держал его в плену, выискивая в нем все новые и новые подробности? Это оно привело к безумию Роджерса… И это Роджерс, не знающий себе равных художник, уверял, что его экспонаты имеют не совсем искусственное происхождение…
Теперь, наконец, Джонс осознал, что именно притягивало его взгляд. То была изувеченная, свисающая вниз, восковая голова жертвы, и в ней заключался некий страшный смысл. Она не окончательно была лишена лицевой своей стороны, и лицо это казалось ему все более знакомым. Оно чрезвычайно напоминало безумное лицо Роджерса. Джонс пригнулся поближе, едва ли понимая, что заставляет его поступать так. Разве не было естественным желание сумасшедшего эгоиста придать восковому шедевру свои собственные черты? Но одно ли это уловил Джонс подсознательным чутьем, стараясь подавить в себе новый прилив беспредельного ужаса?
Воск искаженного лица был обработан с чрезвычайным мастерством. Эти следы проколов — как идеально воспроизводили они мириады ранок, неведомым, жутким образом нанесенных тому несчастному псу! Но тут было нечто большее. Левая щека сохранила след какого-то несовершенства, какого-то ненамеренного отступления от общего замысла — как если бы мастер пытался прикрыть некий незначительный дефект, допущенный в начале работы. Чем больше Джонс приглядывался к щеке, тем более она повергала его в мистическую дрожь — и вдруг он вспомнил реальное обстоятельство, в миг доведшее его ужас до предела. Та ночь кошмаров — бешеная схватка — связанный безумец — и длинная, глубокая царапина сверху вниз через левую щеку живого Роджерса…
Рука Джонса, державшаяся отчаянной хваткой за латунную ограду, расслабилась, и он погрузился в глубокий обморок.
Орабона продолжал улыбаться.
Примечания
1
Тератология — наука, изучающая уродства и пороки развития у растений, животных и человека.
