Джеймс Герберт - Святыня
Он переменил позицию, чтобы удобнее было следить за боковым проходом, но не заметил ничего необычного и переключил внимание на мессу, заинтересованный службой, но не получая от нее ни чувства обновления, ни душевного подъема. Вскоре репортер почувствовал, растущее разочарование и легкую обиду.
Возможно, он просто не любил быть частью толпы, которая — казалось ему — бессмысленно повторяла слова, как магическую формулу, как коллективное прошение о милости. Это начинало действовать на нервы. Фенн не то чтобы верил или не верил в существование Бога — просто для него это не имело большого значения. Он считал, что нужно выработать свою собственную мораль, свой кодекс и твердо следовать ему. Пока ты не приносишь никому ущерба (слишком большого), ты действуешь приемлемо. Если и существует Бог, он достаточно велик, чтобы понять это. Это человек, смертный человек из плоти и крови создает мифы. Какое высшее существо может поощрять, не говоря уж о том, чтобы оценить этот догматический повторяющийся ритуал? Какая всемогущая сила может поощрять свои собственные творения, чтобы они пресмыкались перед ней, дабы получить свою крупицу небесного блага, когда выкрикнут их номер? Это представлялось бессмыслицей.
Фенн с вызовом посмотрел на алтарь. Можно было о многом порассуждать. Например, об идолопоклонстве, неправильном теологическом толковании и наивном символизме. Или о контроле над рождаемостью, исповеди, покаянии и, отпущении грехов. Или о фанатизме (кто сказал, что нужно быть католиком, чтобы ступить в райские врата?), о церемонии, о торжественности и этой непогрешимости.
Первородный грех — ради Бога! Не говоря уж о точке зрения церкви на прелюбодеяние.
Собственное негодование вызвало у него улыбку. Никакая церковная служба не заслуживала подобных эмоций.
Пока отец Хэган читал из Евангелия, Фенн взглянул на Сью, тайком взял ее за руку и легонько пожал Сью не обратила внимания, сосредоточившись на словах священника. Удивленный, Фенн отпустил ее руку.
Началась проповедь, и Фенн слушал вполуха, хотя с интересом рассматривал Хэгана. Странно: теперь священник не выглядел таким невозмутимым. Его лицо казалось напряженным, и он по-прежнему смотрел в сторону, на кого-то из сидящих перед кафедрой. И снова репортер попытался рассмотреть, но на этот раз увидел только женский затылок во втором ряду, между сидящими рядом мужчиной и женщиной.
Голову украшал яркий розовый шарф. Может быть, священник не любил розовый цвет?
Фенн потоптался на месте, им овладело беспокойство. Если бы он курил, он бы отдал жизнь за сигарету. Интересно, а жевание жвачки в церкви — святотатство? Репортер решил, что, вероятно, так и есть.
Слова священника казались неуверенными, словно и сам он сомневался. Но по мере развития темы они становились тверже, и Фенн почти физически ощутил облегчение, испытанное собравшейся паствой. Прихожане, очевидно, предпочитали суровые и безжалостные проповеди. Голос отца Хэгана слегка повышался, только что он порицал, в следующий момент увещевал, потом утешал и возвращался к обличающему тону, когда речь становилась слишком убаюкивающей. Фенну понравился такой метод.
Служба продолжалась (а для Фенна тянулась и тянулась), и он уже жалел, что пришел на полную мессу. Ему хотелось впитать атмосферу воскресной службы; может быть, после окончания побеседовать с кем-нибудь из прихожан, но главная цель была — встретиться со священником После окончания мессы Фенн собирался обстоятельно поговорить с ним, хотел узнать, как здоровье девочки. Вернулась ли она в церковь? Говорила ли снова? Но теперь засомневался, не слишком ли большую жертву принес ради своего ремесла.
Он снова украдкой взглянул на Сью и испытал некоторое замешательство от ее очевидного благоговения перед окружающим Католичка всегда останется католичкой. Однако, надеялся Фенн, последнее не означает, что этой ночью она выпихнет его из своей постели.
Церковь как-то особенно затихла. Отец Хэган манипулировал с отполированным до блеска потиром и разламывал что-то похожее на белую вафлю. Подготовка к причастию — вот что это было. Вкушение вина, преломление хлеба. Кровь Христова, Тело Христово. Как они это называют? Евхаристия — причащение.
Все склонили головы, и, когда зазвонил колокольчик;, стоящие вокруг люди опустились на колени. Фенн тревожно посмотрел на Сью, а она глазами велела ему встать на колени рядом. Каменный пол был жестким.
Фенн не поднимал головы, боясь оскорбить кого-нибудь — особенно ТОГО, КТО ВИДИТ ВСЕ, — пока не услышал движение вокруг. Взглянув, он увидел, что люди направляются в проходы и двумя вереницами тянутся к ограждению алтаря, где с серебряной чашей и причастием их ждал священник. Рядом какой-то пожилой человек в белой сутане помогал ему. Процессия людей медленно двигалась вперед, и орган снова задышал и ожил.
Теперь некоторые сели на скамейки, а некоторые из задних рядов встали на ноги, не желая больше страдать от боли в коленях. Фенн счел их решение здравым и тоже поднялся, но Сью осталась коленопреклоненной.
Началось песнопение, и паства двинулась по кругу, подходя к алтарю по центральному проходу и возвращаясь на свои места по боковым Фенн увидел розовый шарф, двигающийся вдоль скамьи к центру, и мгновенно узнал во владелице шарфа женщину, которая несколько дней назад приходила с мужем в дом священника за глухонемой девочкой. Священник всю службу наблюдал за матерью Алисы.
Голова в розовом шарфе присоединилась к другим склоненным головам в медленно шагающей процессии и совершенно скрылась из виду, когда женщина опустилась на колени, чтобы получить у священника гостию[12].
И тогда с того места, где всю мессу просидела эта женщина, поднялась маленькая фигурка. Она шагнула в боковой проход и взглянула на статую перед собой, потом повернулась и пошла к выходу из церкви. Фенн узнал Алису. Ее белокурые волосы были расчесаны на прямой пробор, две длинные косы спадали на плечи. На девочке был бордовый плащ, слишком большой для нее, и белые гольфы. Она крепко сцепила руки, переплетя пальцы, и смотрела прямо перед собой, ее глаза не останавливались ни на чем в отдельности.
Фенн не отрывал от нее взгляда, понимая: что-то не так. Ее лицо было бледным, костяшки пальцев побелели. И он понял, что священник все время смотрел на нее, а не на ее мать.
И теперь отец Хэган по-прежнему смотрел на нее.
Облатка зависла перед раскрытым ртом, высунутый язык причащавшегося начал подергиваться от напряжения. Мать Алисы, стоящая на коленях рядом со своим единоверцем, слишком погрузилась в истовую молитву, чтобы заметить задержку в ритуале.
