Маленький незнакомец - Уотерс Сара

— Ну как ты, Родди, пропекся?

— Хорошо прожарился.

— Ага, вот она какая, ваша машина! Ничего себе! Прямо штуковина от доктора Франкенштейна!

Я убрал аппарат в футляр; Каролина посмотрела на брата, который рассеянно сгибал и разгибал ногу. Его поза и выражение лица говорили о том, что ему стало легче, и Каролина одарила меня серьезным признательным взглядом, который отчего-то порадовал меня едва ли не больше успешного сеанса. Будто смутившись своих чувств, она подняла с пола бумажный клочок и принялась добродушно журить брата за неопрятность:

— Вот была б еще машина, чтоб следить за порядком в комнатах!

Откупорив флакон, Родерик принюхался к растиранию.

— По-моему, у нас уже есть такая машина, — сказал он. — Называется «Бетти». Иначе за что мы ей платим?

— Не слушайте его, доктор. Он запретил бедняжке входить в его комнату.

— Да ее не выгонишь отсюда! Вечно все засунет так, что я не могу найти, а потом заявляет, будто ничего не трогала.

Родерика притягивал магнит стола, и он уже забыл про ногу; отставив флакон, он хмурился в потрепанную желтоватую папку, машинально нашаривая в кармане табак и бумагу.

Взгляд Каролины вновь стал серьезным.

— Бросил бы ты эту гадость! — Она провела рукой по дубовой панели. — Стены насквозь прокурил! Надо бы их навощить, или промаслить, или что-нибудь такое.

— Весь дом требует «чего-нибудь такого», — зевнул Родерик. — Если ты знаешь способ сделать «чего-нибудь» без «ничего» — в смысле, без денег, — валяй, милости просим… — Поймав мой взгляд, он попытался все обернуть в шутку: — К тому же в этой комнате человек обязан курить, правда, доктор Фарадей?

Он показал на решетчатый потолок цвета слоновой кости; сей оттенок я полагал данью времени, но теперь сообразил: неровную желтизну сотворили дымившие сигарами бильярдисты.

Родерик вновь занялся бумагами, и мы с Каролиной, поняв намек, вышли из комнаты. Вслед нам прозвучало невнятное обещание встретиться за чаем. Каролина покачала головой.

— Теперь надолго засел, — прошептала она, отойдя от двери. — Сколько раз говорила: давай помогу — не хочет… А нога-то и вправду лучше! Не знаю, как вас благодарить за вашу помощь.

— Он сам себе поможет, если будет делать нужные упражнения. Элементарный ежедневный массаж заметно скажется на мышце. Я дал ему растирание, проследите, чтобы он им пользовался, хорошо?

— Непременно. Думаю, вы заметили, как наплевательски он к себе относится? — Каролина приостановилась. — Что вы о нем скажете, только честно?

— В целом он вполне здоров, — ответил я. — К тому же весьма обаятелен. Жаль только, что свою комнату превратил в контору.

— Да, я знаю. Отец управлял имением из библиотеки. Я не помню, чтобы на его столе, которым сейчас пользуется Родерик, когда-нибудь был бедлам, и ведь мы владели не одной, а четырьмя фермами. Вообразите, у нас был управляющий, мистер Маклеод. В войну ему пришлось уйти. У него имелся свой кабинет, вон там. Эта часть дома считалась, так сказать, мужской, здесь всегда было людно. Но сейчас, если б не комната Родерика, она стала бы нежилой.

Каролина говорила небрежно, но мне это было внове: казалось удивительным провести детство в доме, где свободных комнат столько, что некоторые можно закрыть и не вспоминать о них. Я поделился своими мыслями, и она снова грустно улыбнулась:

— Поверьте, это быстро приедается. Все эти комнаты начинаешь воспринимать как надоедливых бедных родственников: бросить нельзя, а с ними то и дело случаются всякие казусы, они хворают и требуют такой уймы денег, что проще сбагрить их в пансион. Конечно, жалко, потому что среди них есть очень миленькие… Хотите, я проведу вас по дому? Только обещайте закрывать глаза на самый ужас. Экскурсия грошовая. Что скажете?

Предложение казалось вполне искренним, и я сказал, что охотно посмотрел бы дом, но ведь нас ждет миссис Айрес.

— О, в душе она истинная эдвардианская дама, — засмеялась Каролина. — Считает дикостью пить чай раньше четырех часов. Сколько сейчас? Полчетвертого? У нас масса времени. Начнем с парадного входа.

Щелчком она подозвала Плута, и тот затрусил по коридору.

— Вестибюль вы уже видели, — сказала Каролина, когда мы добрались до прихожей, и я дал рукам отдых от саквояжа и футляра. — Пол выложен каррарским мрамором в три дюйма толщиной, и оттого в нижних помещениях сводчатые потолки. Замучаешься натирать этот мрамор. Вот лестница, каких не много: благодаря открытой второй площадке в свое время она считалась инженерным чудом. Отец говорил, что нечто подобное возводят в универмагах, а бабушка никогда по ней не ходила — мол, кружится голова… Вон там у нас была дневная гостиная, но туда я вас не поведу, там пусто и грязно. Пожалуйте сюда.

Каролина приоткрыла заставленное окно, впустив немного света, и полутемная комната, в которую мы вошли, оказалась симпатичной просторной библиотекой. Однако стеллажи в ней были укрыты чехлами, а мебели почти не осталось; из сетчатого ящика Каролина достала пару каких-то невероятно ценных книг, но было ясно, что комната утратила былую прелесть и смотреть здесь нечего. Посетовав, что из дымохода в камин насыпалась сажа, Каролина закрыла ставень и провела меня в следующую комнату — уже упомянутую контору имения, в которой тоже проглядывали готические мотивы, а стены были отделаны деревом, как и в соседствующей с ней обители Родерика. Миновав покои хозяина и зашторенную арку, что вела в цокольный этаж, мы заглянули в «раздевалку» — затхлую комнату, где были свалены грудой дождевики, порванные резиновые сапоги, теннисные ракетки и крокетные молотки. Когда семья держала конюшни, поведала Каролина, комната служила гардеробной, а ее уборная, изящно отделанная дельфтским фаянсом, более века была известна под именем «мужское и-го-го».

Щелчок пальцев вновь призвал Плута, и мы двинулись дальше.

— Не надоело? — спросила Каролина.

— Ничуть.

— Как из меня гид?

— Превосходный.

— Ой, сейчас будет одно место, где надо закрыть глаза… Вы смеетесь над нами? Так нечестно!

Пришлось объяснить, почему я улыбаюсь: Каролина просила не смотреть на бордюр, из которого когда-то давно я выломал желудь. Я осторожно поведал свою историю, хотя не был уверен в том, как ее воспримут. Глаза Каролины заинтригованно расширились.

— Надо же, как забавно! Мама вручила вам медаль? Точно королева Александра? [5] Интересно, помнит ли она об этом.

— Пожалуйста, не спрашивайте. Наверняка она не помнит одного из полсотни мальчишек с ободранными коленками.

— Но уже тогда вам понравился дом?

— Настолько, что захотелось его изуродовать.

— Я не корю вас за дурацкую лепнину, — мягко сказала Каролина. — Она просто напрашивалась, чтобы ее обломали. Между нами говоря, мы с Родди закончили начатое вами… Как странно, правда? Вы видели наш дом, когда нас еще не было на свете.

— Верно, — согласился я, сраженный этой мыслью.

Покинув искореженный бордюр, мы продолжили экскурсию. Каролина обратила мое внимание на темные холсты в тяжелых золоченых рамах. Словно в американской киношной поделке, изображающей знатное семейство, они оказались «галереей предков».

— Ни художественной, ни какой другой ценности они не представляют, — сказала мой экскурсовод. — Все ценное уже продано вместе с хорошей мебелью. Но они забавные, если пренебречь дурным освещением. — Она показала на первый портрет: — Вот Уильям Барбер Айрес. Это он построил Хандредс-Холл. Добрый провинциал, как все Айресы, но большой скаред: сохранились письма архитектора, в которых тот сетует на невыплаченное жалованье и грозит поднять шум… Следующий — Мэтью Айрес, который отправился в Бостон с войском, а вернулся с позором и женой-американкой; спустя три месяца он умер, и нам нравится считать, что это женушка его отравила… Вот Ральф Биллингтон Айрес, племянник Мэтью и заядлый игрок, который одно время владел вторым поместьем в Норфолке, но, словно повеса в романе Джорджетт Хейер [6], в одночасье спустил его в карты… А вот Кэтрин Айрес, его сноха и моя прабабка. Эта ирландка унаследовала скаковых лошадей и вернула семейное состояние. Говорят, бабуля никогда не приближалась к лошадям, чтобы их не испугать. Теперь ясно, в кого я пошла наружностью?