Маленький незнакомец - Уотерс Сара

— А поехали на ферму прямо сейчас, и вы сами все скажете Родди!

Я глянул на часы:

— Знаете, я обещал заглянуть к пациенту.

— Ну пусть чуточку обождет! Пациенты, они терпеливые, оттого так и называются… [4] Ну всего пять минут, только чтоб Роду объяснить! Скажете ему все, что сказали мне!

Она стрекотала, точно взбудораженная школьница, отказать ей было невозможно.

— Ладно, — сказал я, съезжая на тряский проселок, который вскоре привел на мощенный булыжником двор.

Впереди высился фермерский дом в суровом викторианском стиле, слева виднелись хлев и сарай. Надо полагать, дойка уже подходила к концу — жалобно мыча, в хлеву переминалась лишь кучка буренок, а штук пятьдесят коров сгрудились в загоне на другой стороне двора.

Мы выбрались из машины и следом за Плутом стали пробираться через двор, что было весьма нелегко. Любая ферма не блещет чистотой, но тут грязь была невообразимая, а долгое сухое лето спекло взбаламученную копытами слякоть в нерушимые борозды. При ближайшем рассмотрении сарай оказался ветхим деревянным строением, в котором крепко шибало навозом и аммиаком и парило, как в теплице; никаких доильных аппаратов, только бадьи и табуретки. В двух стойлах фермер Макинс и его взрослый сын доили коров. В наших краях Макинс появился пару лет назад, но визуально я его знал: лет пятидесяти с хвостиком, этот обладатель худого, изможденного лица воплощал собой молочника, сражающегося с нуждой. В ответ на приветствие Каролины он кивнул, без особого интереса окинув меня взглядом; мы прошли дальше и, к моему удивлению, увидели Родерика. Я ожидал найти его в доме или на подворье, но нет: распаренный от усилий, он, подогнув длинные худые ноги и уткнувшись лбом в пропыленный коровий бок, наравне со всеми доил.

Увидев меня, Родерик сморгнул, видимо не вполне довольный тем, что его застали за подобной работой, но умело скрыл досаду и неулыбчиво, но приветливо сказал:

— Извините, что не подаю руки. — Он глянул на сестру. — Ничего не случилось?

— Все хорошо. Просто доктор Фарадей хочет кое о чем с тобой поговорить.

— Я скоро… Тихо, дурища!

Потревоженная разговором корова переступила с ноги на ногу. Каролина потянула меня к выходу:

— Чужих они пугаются. А вот меня знают. Ничего, если я помогу?

— Конечно.

В хлеву, безбоязненно растолкав ожидавшую своей очереди скотину, она облачилась в резиновые сапоги и замызганный парусиновый фартук, после чего привела корову в стойло, соседствующее с тем, в котором трудился брат. Летнее платье избавляло ее от необходимости закатать рукава, но под колонкой она вымыла руки и сполоснула их дезинфицирующим раствором. Затем взяла цинковое ведро, уселась на табурет и, пихнув локтем корову — мол, встань как надо, — принялась доить. Согласуясь с проворным движением ее рук, в пустое ведро ударили молочные струи. Чуть отступив вбок, под широким коровьим задом я разглядел ее мелькающие пальцы, которые тягали невероятно упругое бледное вымя.

Каролина расправилась с коровой и принялась за следующую, а Родерик все еще возился с одной. Наконец он отвел животное в хлев, перелил пенящееся молоко в ободранный металлический бак и, отирая руки о фартук, подошел ко мне.

— Чем могу служить? — спросил он, вскинув подбородок.

Чтобы не отрывать его от работы, я вкратце изложил свою идею, повернув дело так, словно прошу об услуге — помочь в весьма важном исследовании… Почему-то сейчас затея выглядела менее убедительной, чем в машине; Родерик недоверчиво хмурился и прервал меня, когда я заговорил об устройстве аппарата:

— К сожалению, у нас мало горючего, днем мы не запускаем генератор.

Он покачал головой, словно отвергая мою просьбу, но я заверил его, что машина работает на аккумуляторах. Каролина прислушивалась к нашей беседе и, закончив со второй коровой, поддержала меня доводами. Родерик беспокойно поглядывал на скотину, страдавшую в ожидании дойки; полагаю, он согласился лишь для того, чтобы мы отвязались, и тотчас захромал к хлеву. Дату сеанса определила Каролина.

— Не волнуйтесь, я прослежу, чтобы он был дома, — шепнула она и добавила, словно ее только что осенило: — Рассчитайте так, чтобы остаться на чай, ладно? Наверняка мама захочет вас пригласить.

— Хорошо, — охотно согласился я. — Буду рад. Спасибо, мисс Айрес.

Каролина состроила обиженную рожицу:

— Пожалуйста, зовите меня по имени. Видит бог, официоз мне и так обеспечен на долгие годы… Но вас я буду называть «доктор», если не возражаете. Почему-то хочется, чтобы врач всегда был чуточку недосягаем.

Улыбнувшись, она подала мне теплую, пахнущую молоком руку; на фоне хлева мы были как два фермера, что рукопожатием скрепляют сделку.

Сговорились на ближайшее воскресенье; день снова выдался жарким — таким, когда зной томит, а грузное небо подернуто дымкой песчаной пыли. Краснокирпичный фасад Хандредс-Холла выглядел блеклым и странно иллюзорным, он обрел четкость, лишь когда машина выехала на гравийную дорожку: вновь стали видны прежние и открылись новые детали упадка. Казалось, дом мучительно балансирует между недавней пригожестью и грядущим уродством.

Видимо, нынче Родерик меня поджидал. Едва я вылез из машины, как заскрежетала парадная дверь и он появился на растрескавшемся крыльце, хмуро глядя на мой саквояж и аккуратный деревянный футляр.

— Это и есть та штуковина? — спросил он. — Я думал, она больше. Похоже на коробку для сэндвичей.

— Аппарат мощнее, чем кажется.

— Ну, раз вы так говорите… Пойдемте в мою комнату.

Казалось, он уже крепко сожалеет, что согласился на эту затею. Родерик пропустил меня в вестибюль, и мы пошли сумрачным прохладным коридором, правым от лестницы.

— Боюсь, у меня небольшой кавардак, — сказал хозяин, открывая дверь последней комнаты.

Опустив поклажу, я удивленно огляделся. Родерик пригласил в «свою комнату», и я ожидал увидеть обычную спальню, но оказался в громадном зале (или показавшемся громадным, поскольку я еще не вполне привык к масштабам дома): стены в деревянных панелях, решетчатый потолок, огромный мраморный камин в готическом стиле.

— Здесь была бильярдная. — Родерик заметил, что я ошеломлен. — Прадед устроил. Наверное, воображал себя этаким бароном. Но бильярдные причиндалы давно растеряли… Когда я вернулся с фронта, в смысле из госпиталя, лестницы были мне не под силу, и мать с сестрой надумали поселить меня здесь. Я так прижился, что обратно наверх уже не хочу. Тут и работаю.

— Понятно.

Я сообразил, что именно эту комнату мельком видел с террасы, когда был здесь в июле. Сейчас она еще больше казалась свалкой. Один угол занимала железная кровать, смахивавшая на прокрустово ложе, к ней присоседились туалетный столик, древний умывальник и зеркало. Возле готического камина расположилась пара довольно красивых старых кресел, кожаная обивка которых была сильно потерта и кое-где расползлась по швам. В комнате имелись два зашторенных окна: одно выходило на ступени террасы, задушенной вьюнком, а изящный силуэт другого портили вплотную придвинутые к нему письменный стол и винтовой стул. Вероятно, их так поставили, чтобы максимально использовать дневной свет, однако блестящая столешница, сейчас почти скрытая за ворохом бумаг, гроссбухами, папками, справочниками, немытыми чашками и переполненными пепельницами, была своего рода магнитом, неодолимо притягивавшим взгляд из любой точки комнаты. Во всяком случае, Родерика явно тянуло к столу: разговаривая со мной, он рылся в бумажном хаосе. Выудив карандашный огрызок, он достал из кармана клочок бумаги, испещренный какими-то цифрами, и стал переписывать их в гроссбухи.

— Присядьте, пожалуйста, я сейчас, — бросил он через плечо. — Понимаете, я только что с фермы и, если сразу не запишу эти треклятые суммы, потом непременно забуду.

Прошла минута-другая, но писанина не заканчивалась, и тогда я решил приготовить аппарат к работе. Поставив футляр между обшарпанными креслами, я откинул защелки и достал машину. Мне уже не раз приходилось пользоваться этим весьма простым агрегатом — катушка, батареи, металлические пластины электродов, — однако все его клеммы и провода производили устрашающее впечатление. Оглянувшись, я увидел, что Родерик покинул свой стол и оторопело воззрился на аппарат.