Энн Райс - Лэшер
– Красивые цветы, – пробормотал Майкл.
– Да, их принесла Беа, – сообщил Пирс. – Такая уж у нее привычка: что бы ни случилось, непременно приносить цветы. Я, впрочем, думаю, что Роуан совершенно не заметила отсутствия сиделок.
– Конечно не заметила, – согласился Майкл.
Райен продолжал свои пространные объяснения, беспрестанно извиняясь и заверяя Майкла, что ничего подобного впредь не произойдет. Откуда-то появился бессловесный Гамильтон Мэйфейр, молча приветствовал вошедших кивком головы и столь же беззвучно удалился.
В комнату вошла Беатрис. Ее сопровождало легкое позвякивание. Возможно, это звенели ее многочисленные браслеты. Еще не успев ее увидеть, Майкл уловил исходивший от нее жасминовый запах духов и ощутил ее поцелуй на своей щеке. Аромат жасмина напомнил ему о лете. Оно наступит совсем скоро. В комнате, освещенной одной лишь лампой и свечами, как: всегда, парил полумрак. Беатрис обняла его и прижала к себе.
– Дорогой, ты промок до нитки, – проворковала она.
– Да, – кивнул Майкл, – очень сильный дождь.
– Тебе незачем так изводиться, – тоном ласкового упрека продолжала Беа. – К счастью, все обошлось. Юрий и Мона подоспели вовремя. И нам удалось уладить все проблемы еще до твоего прихода.
– Это очень любезно с вашей стороны, – пробормотал Майкл.
– Ты едва держишься на ногах, – заметила Мона. – Тебе необходимо отдохнуть.
– Пойдем, тебе нужно немедленно переодеться, – распорядилась Беатрис. – Иначе обязательно простудишься. Где твоя одежда? В спальне?
Майкл вновь послушно кивнул.
– Я тебе помогу, – предложила Мона.
– Эрон, – пробормотал Майкл. – Я не вижу Эрона. Где он? С ним все в порядке?
– О, он жив, здоров и бодр, – сообщила Беатрис, повернувшись к Майклу и одарив его ослепительной улыбкой. – Не волнуйся о нем. Сейчас он в столовой, пьет чай. Как только Мона и Юрий его разбудили, он сразу понял, что к чему, и принялся улаживать ситуацию. Так что с ним все в порядке. Абсолютно все. Сейчас я спущусь вниз, принесу тебе попить чего-нибудь горяченького. А ты иди переоденься. И пусть Мона тебе поможет.
Прежде чем уйти, Беатрис окинула Майкла долгим внимательным взглядом. Опустив глаза, он заметил, что его брюки и свитер покрыты темными пятнами и разводами. Правда, вещи так намокли, что трудно было понять, что это – кровь, грязь или вода? Но когда одежда высохнет, все, конечно, станет ясно.
Мона открыла дверь спальни. Он вошел вслед за ней. Посреди комнаты стояла свадебная кровать под пышным белым балдахином. Повсюду цветы. Желтые розы. Шторы на окнах были раздвинуты, и сквозь качавшиеся за стеклами ветви дубов в комнату проникал свет уличных фонарей. Кажется, что спальня устроена прямо на дереве, подумал Майкл.
Мона принялась стягивать с него промокший свитер.
– Знаешь что, – сказала она, – эти вещи такие старые, что, думаю, они уже отслужили свой срок. Пожалуй, самое разумное – сжечь их. Этот камин можно затопить?
Он кивнул и спросил шепотом:
– Что вы сделали с телами тех двоих?
– Тише, тише. – Мона торопливо приложила палец к губам, и в глазах ее мелькнул отблеск пережитого потрясения. – Мы с Юрием обо всем позаботились. Ни о чем больше не спрашивай.
Она расстегнула молнию у него на брюках.
– Ты знаешь, я его убил, – сообщил Майкл.
– Правильно сделал, – хладнокровно откликнулась Мона. – Жаль, что я этого не видела. Мне бы так хотелось на него посмотреть. Хотя бы один разок!
– Нечего на него смотреть, – буркнул Майкл. – И прошу тебя, больше никогда о нем не вспоминай. Никогда не спрашивай, как я от него избавился, и…
Мона, судя по всему, не слушала его. На лице ее застыло выражение спокойной решимости, выражение, не имевшее никакого отношения к его словам, его тревогам и заботам. Как и всегда, неповторимая смесь невинности и мудрости, светившаяся в ее взгляде, привела Майкла в растерянность. Казалось, Моне дела нет до собственной красоты и юной свежести. Она поглощена совсем другими мыслями – серьезными, опасными и мрачными.
– Ты чувствуешь себя разочарованной? – шепотом спросил Майкл.
Мона вновь не ответила. Никогда прежде она не выглядела такой взрослой. Перед ним стояла женщина – взрослая, умудренная опытом и знающая о многом. И эта женщина представлялась ему непостижимой загадкой, которая навсегда останется за пределами его понимания.
Майкл сунул руку в карман и вытащил забрызганный грязью изумруд. Потрясенный вздох Моны донесся до него прежде, чем он взглянул в ее лицо, вспыхнувшее от изумления.
– Возьми его, – едва слышно произнес Майкл. – Теперь он твой. Бери. Владей им. И никогда не пытайся оглянуться назад. Никогда не пытайся понять, что произошло.
Мона по-прежнему глядела на Майкла в сосредоточенном молчании, впитывая его слова, но ни малейшим намеком не выдавая, что творится у нее на душе. Возможно, в ярко-зеленых глазах ее сквозило уважение, возможно, взгляд их был просто непроницаемым и отрешенным.
Вдруг она накрыла изумруд ладонью, словно хотела спрятать его от посторонних глаз, от всего света. Затем сгребла в охапку мокрые грязные вещи Майкла.
– Иди прими горячую ванну, – невозмутимым тоном произнесла она. – И потом как следует отдохни. А я пока избавлюсь от этого тряпья. От твоих штанов, свитера и ботинок.
Глава 28
Майкла разбудил утренний свет. Он сидел в комнате Роуан, на своем обычном месте у кровати. Роуан глядела на пробивавшийся сквозь шторы солнечный луч так, словно тоже его видела. Он не помнил, когда уснул.
Зато он помнил, что этой ночью рассказал Роуан обо всем. Обо всем. Поведал историю Лэшера. Сообщил, что Лэшер уничтожен и что это сделал он, Майкл. Это он всадил молоток в мягкий родничок на темени дьявола. Он не знал, слышит ли она его. Но ему казалось, что слышит. Говорил он монотонно, ровным, бесстрастным голосом. И ни минуты не сомневался, что Роуан все понимает. Майкл был абсолютно уверен, что ей следует узнать обо всем. О том, что случилось. О том, что Лэшера больше нет и ей ничто не угрожает. И о том, что отныне здесь, дома, она в полной безопасности.
Закончив свой рассказ, Майкл закрыл глаза, и сразу в памяти его зазвучал мягкий, нежный голос Лэшера. Тот рассказывал об Италии, о ярком, ласковом солнце, что сияет в этой чудной стране, о своей любви к Младенцу Иисусу. A еще он спрашивал, все ли известно Роуан.
Возможно, душа Лэшера обретается где-то рядом, размышлял Майкл. Возможно, его рассказ правдив и святой Эшлер вновь вернется в этот мир. Где он обретет плоть в следующий раз? В Доннелейте? Или здесь, в этом доме? Предсказать подобное невозможно.
– К тому времени меня уже не будет на этой земле, – шепотом произнес Майкл. – В этом можно не сомневаться. Прошли века, прежде чем он откликнулся на зов Сюзанны. И я не думаю, что сейчас он здесь. Наверняка он обрел покой. И Джулиен обрел покой тоже. Может, Джулиен помог ему. Может, слова из стихотворения Эвелин соответствуют истине.
И он тихонько продекламировал маленькую поэму, сделав паузу перед последней строфой. Потом он произнес и ее:
Рожденные дьяволом будут убиты,
Пусть жалость невинный в вас не пробудит.
Иначе в Эдем будут двери закрыты.
Иначе весь род наш в могиле почит.
Майкл помолчал несколько мгновений и добавил:
– Мне его жаль. Когда я думаю о том, что произошло, меня пробирает дрожь. Но я должен был это совершить. Должен. И у меня была на это веская причина. Настолько веская, насколько таковой может считаться любовь к жене и ребенку. Я знал, что лишь я, и только я один, способен с ним покончить. Никто не уничтожит его вместо меня. Знал, что он может заворожить кого угодно, всех подчинить своей власти. Поэтому-то он и представлял огромную опасность. Ему невозможно было сопротивляться.
Наверное, завершив свой рассказ, Майкл погрузился в сон. Кажется, во сне он видел Шотландию, ее заснеженные горные долины и величественные соборы. Вероятно, теперь подобные сны станут частыми его гостями. Скорее всего, они будут преследовать его до самой смерти…
Но сейчас светило солнце и одновременно шел дождь. Светлый, приятный дождь…
– Родная моя, хочешь, я спою тебе что-нибудь? – спросил Майкл и добавил со смехом: – Ты ведь знаешь, я помню наизусть двадцать пять старых ирландских песен.
Внезапно Майкл помрачнел. Ему вспомнилось лицо Лэшера, который рассказывал о своем пристрастии к пению, о том, как он пел на городских улицах перед толпами слушателей. Вспомнились его невинные голубые глаза. Вспомнились волнистые черные волосы, длинная блестящая борода и усики над верхней губой. Весь облик этого существа был преисполнен жизни, а в его поведении явственно проявлялись детская непосредственность и простодушие. И как мелодичен, как благозвучен был его голос, когда он тихонько напевал.
«Но теперь Лэшер мертв, – мысленно произнес Майкл. – И убил его я».
