Энн Райс - Вампир Арман
– Ну что, мужик, струсил? – сказал Бенджи. – Так открыть тебе покрывало? Скажи, когда. Вот ты удивишься!
– Да нет там никакого трупа, – усмехнулся он. – Может, сядем, поболтаем? Ведь на самом деле это не ваш номер? Похоже, вас, детишки, требуется воспитать по-отечески.
– Труп весь обгорел, – сказал Бенджи. – Держись, как бы тебе плохо не стало.
– Обгорел! – воскликнул мужчина.
Длинная рука Сибель внезапно отдернула покрывало. По моей коже скользнул холодный воздух. Я уставился на отшатнувшегося мужчину, в чьем горле застыл придушенный рев.
– Бога ради!
Мое тело подскочило в ответ на зов полного фонтана крови как отвратительная марионетка по велению дернувшихся веревочек. Я стукнулся об него, плотно вцепился обожженными ногтями в его шею и обхватил его второй рукой в агонизирующем объятии, быстро подхватил языком кровь, выступившую из отметин, оставленных моими когтями, и, не обращая внимания на полыхающую в лице боль, пошире раскрыл рот и вонзил клыки. Вот он и мой.
Ни рост, ни сила, ни широкие плечи, ни огромные руки, сжимающие мою раненую плоть, – ничто ему не помогало. Он был мой. Я втянул первый густой глоток крови и подумал, что потеряю сознание. Но тело мое такого не допустило бы. Мое тело приросло к нему, как будто оно целиком состояло из прожорливых щупальцев.
Его окутанные просветленным туманом мысли моментально затянули меня в водоворот образов Нью-Йорка, бездумной жестокости и гротескных ужасов, безудержной, питающейся наркотиками энергии и злобствующей веселостью. Я погрузился в эти картины. Быстрая смерть меня не устраивала. Мне требовалась каждая капля его крови, а для этого сердце должно нагнетать ее без остановки; сердце не должно сдаться.
Если я и пробовал раньше столь крепкую кровь, столь сладкую и соленую кровь, то я этого не помнил; память просто не способна зарегистрировать такой восхитительный вкус, абсолютный восторг утоленной жажды, удовлетворенного голода, одиночества, растворившегося в жарких интимных объятьях в тот момент, когда меня привел бы в ужас звук собственного бурлящего, напряженного дыхания, если бы я хоть на секунду о нем задумался.
От меня исходил ужасный шум, противный чавкающий шум. Мои пальцы массировали его крепкие мускулы, мои ноздри вжались в его изнеженную, пахнущую мылом кожу.
– Мммм, как же я тебя люблю, я ни за что на свете тебя не обижу, чувствуешь, как приятно? – шептал я ему сквозь мелеющей, великолепной крови. – Мммм, да, как приятно, лучше, чем самый дорогой бренди…
От потрясения и недоверия он внезапно уступил, отдаваясь исступленному бреду, подогревая каждым моим словом. Я рванул его шею, расширяя рану, поглубже врезаясь в артерию. Кровь хлынула новым потоком.
По моей спине побежали восхитительные мурашки; они разбежались по рукам, по бедрам, по ногам. Боль и удовольствие смешались, а горячая и живая кровь с силой проникала в мельчайшие волокна моей сморщившейся плоти, накачивала мышцы под поджарившейся кожей, пропитывая даже костный мозг моего скелета. Еще, этого мало.
– Не умирай, ты не хочешь умирать, нет, не умирай, – напевал я, проводя пальцами по его волосам и чувствуя, как они становятся пальцами, а не когтями птеродактиля, как минуту назад. Но они согрелись; по ним разлился огонь, огонь полыхал в моих опаленных руках и ногах, на сей раз смерть неизбежна, я больше не вынесу, однако пик уже достигнут и пройден, и теперь по мне мчались интенсивные успокаивающие спазмы.
Мое лицо накачивалось кровью и горело, рот наполнялся вновь и вновь, глотать стало совсем легко.
– Да, да, живой, ты такой сильный, удивительно сильный… – шептал я. – Мммм, нет, не уходи… еще рано, еще не время.
У него подогнулись колени. Он медленно опустился на ковер, я опустился следом, ласково притянув его за собой к краю кровати, а потом уронил его рядом, и мы лежали, сплетенные, как любовники. В нем оставалось еще, еще больше крови, столько я в обычном состоянии ни за что бы не выпил, просто не захотел бы.
Даже в тех редких случаях, когда, едва став вампиром, жадный, молодой, я убивал по две-три жертвы в ночь, я никогда не от кого так глубоко не пил. Теперь я погрузился в темные вкусные отбросы, вытягивая сладкие сгустки из самих сосудов, растворявшихся на моем языке.
– Как же ты прекрасен, да, да.
Но его сердце на большее было неспособно. Оно замедлилось и забилось в неотвратимо смертоносном ритме. Я прикусил кожу его лица и сорвал ее со лба, облизывая густую сеть кровоточащих сосудов, покрывавших его череп. Там оставалось столько крови, столько крови, скрытой тканями его лица. Я высасывал кровь из волокон и выплевывал их, обескровленные, белые, глядя, как помои падают на пол.
Мне захотелось попробовать сердце и мозг. Я видел, как их достают древнейшие. Я знал, как это делается. Римлянка Пандора однажды просунула руку прямо в грудь.
Так я и сделал. Отметив в изумлении, что моя рука, пусть темно-коричневая, но обрела нормальные очертания, я расставил застывшие пальцы смертоносным заступом и ввел ее в него, разорвав рубашку, пробив грудную клетку, перебирая его мягкие внутренности, пока не извлек его сердце и не взял его так, как брала Пандора. Я принялся пить. О, там крови оставалось в избытке. Чудесно. Я высосал ее до мягкости и бросил на пол.
Я лег, как и он, неподвижно, рядом с ним, положив правую руку на его шею, приклонив голову у него на груди, тяжело дыша. Во мне танцевала кровь. Я чувствовал, как подергиваются руки и ноги. Мое тело содрогалось от спазмов, и его белая мертвая туша замерцала перед глазами. Комната то загоралась, то гасла.
– Какой милый брат, – прошептал я. – Милый, милый брат. – Я перекатился на спину. В моих ушах рокотала его кровь, она двигалась под кожей головы, она покалывала щеки и ладони. Как хорошо, слишком хорошо, приторно хорошо.
– Мерзавец, значит? – Голос Бенджика, из далекого мира живых.
Далеко-далеко, в царстве, где полагается играть на пианино, а маленьким мальчикам следует танцевать, стояли, словно вырезанные из раскрашенного картона, две фигурки, не сводившие с меня глаз – он, маленький разбойник из пустыни с дорогой черной сигаретой в зубах, не переставая затягиваться, шлепая губами и поднимая брови, и она, с мечтательным видом, решительная и задумчивая, как раньше, ее ничто не шокировало и, наверное, не тронуло.
Я сел и подтянул колени. Я поднялся на ноги, быстро ухватившись за край кровати, чтобы выпрямиться. Я встал, совершенно голый, и посмотрел на нее.
Ее глаза наполнились густым серым светом, она взглянула на меня и улыбнулась
– Потрясающе! – прошептала она.
– Потрясающе? – сказал я. Я поднял руки и отвел с лица волосы. – Отведи меня к зеркалу. Быстрее. Я умираю от голода. Я снова голоден.
