Николай Берг - Ночная смена. Остров живых
— Отупел от недосыпа? Разумеется — когда ты пальбу начал, публика в коридор выскочила — а там и Николаич и медсестричка… Дошло? Вот и упокоили обоих. Что ж еще оставалось делать.
— А прибыли эти как? И откуда узнали? Про кассеты, имею в виду.
— Да нормально прибыли. Официально, по пропуску. Сейчас уточнят — те документы, что у них были — фальшак и липа или их собственные. Но мне кажется, я одного из них видел на каком-то из собраний. Лысый — из эмвэдэшных, так думаю. Кем служил — не скажу, но морду его лысую я видел уже. А уж узнать… Это же в секрете не хранилось, человек двадцать точно про кассеты знало. Да и не очень-то помалкивали, кто ж это секретом считал.
— Черт, я ведь мог видео это раньше глянуть. Родители все равно отказались сюда лететь. Могло бы по-иному сложиться…
— Не могло. Сложилось так, как сложилось. А везде соломы не настелешь. Вот и получается — нет бдительности — всякая рвань свободно ходит везде и гадит. А начинают накачивать бдительность — публике кажется, что это паникерство и глупость. Рвань-то уже не ходит и не гадит, зачем все предосторожности спрашивается, а как оно жутко было раньше — забывается быстро… Ладно, пойду я, дел до черта. Увидимся еще. Кассеты эти проклятые отдайте с пояснительной запиской заму начраза, когда он допрос закончит. Ты отметил на которых наша клиентура засветилась? Ну и ладно, отловим.
Дмитрий укладывает свою писанину в планшетку, встает, кивает. Мы остаемся с Буршем. Молчим.
— И все-таки не могу отделаться от ощущения, что мог этого не допустить…
— Меня больше удивляет то, что вы как-то ухитрились облапошить этих выродков, нашлись что сказать, в результате всего двое погибших, а не гораздо больше — замечает Бурш.
— Я и сам удивляюсь, что автоматически не ответил — дескать, вот он я… Но, стыдно сказать так увлекся поисками туалета после этого гнусного растворимого кофе, что просто откровенно затормозил с ответом, о другом думал. А потом еще и морду одного из них узнал. Просто дважды повезло. Был бы свежим и не досмотрел бы кассету…
— Скажите, вам ведь доводилось разговаривать с пациентами, точнее с родственниками умерших пациентов?
— Да, а что?
— Они ведь считали, что недоглядели, не обратили внимания, виноватили себя. Так? Но вы при этом знали, что ничерта они изменить были не в состоянии. Причем практически во всех случаях?
— Конечно. Это нормально для людей, потерявших своих близких. Вы это к чему клоните?
— Да вы сейчас ровно так же себя ведете. При этом ровно так же ничерта бы вы не смогли сделать. Если так объективно посмотреть на вещи?
— Ну, наверное. Только вам легко говорить — чужую беду руками разведу, а к своей ума не приложу.
— Конечно. Что такое Хиросима? Это когда нарыв у меня на пальце! Или как там писали — олень израненный хрипит — а лани горя нет, тот веселится, этот спит, уж так устроен свет. Так вот, мне кажется, что вы и сами знаете, что надо делать.
— Да я уже вижу, что вы меня в одиночестве оставлять не намерены. И будете настаивать, чтобы я выговорился, а вы все это будете слушать?
— В тютельку. Сами же знаете, что это единственное, что может помочь. Пока не выговоритесь — толку не будет. Не будет толку — будет у нас депрессивный врач, а депрессия гробит людей как пулемет. Мне вам надо рассказывать, что больше 90 % людей с болезнями сердечно-сосудистой системы еще и от депрессии страдают, причем скорее депрессия первична в развитии болезней? И то, что лечат сердце, а депрессию не замечают, сводит все лечение к нулю?
— Ну не знаю… Психосоматику никто не отменял, доказанная вещь… Но толку то мне сейчас речеизливать? Я ж ничего уже не изменю и никого не воскрешу.
— А для чего вы убеждали выговориться других?
— Ну не знаю… Легче им становилось после этого, потому, наверное…
— Не придуриватесь?
— Да с чего бы это?
— Просто очевидно же — когда потерявший близкого человека выговаривается у него самого в ходе этого действа получается внятная картина — ничерта он не мог исправить, ничерта не могло ситуацию изменить. Все произошло так, как и должно было произойти. Никак иначе. Для этого и нужно, чтобы пациент говорил. Он же сам себе и прокурор и адвокат и судья, никак иначе. И когда он сам себе все выложит — убеждается в том, что не виновен в смерти. Разумеется, при условии, что действительно не виновен — случаи типа того, что внучок бабушку специально в окошко выпихнул, чтоб квартирку получить — сейчас не рассматриваем…
Потому берем те случаи, когда "о я мог бы быть всеведущее бога и все было бы отлично". Итак — что бы вы могли сделать, чтобы сегодняшнего инцидента не было вовсе? Давайте разбирать по пунктам.
* * *— С чего начнем день? — спросила за завтраком Вера.
— С составления плана — фыркнула Ирка.
Бабка и Витя посмеялись тоже. Вчера в несколько мясорубок накрутили благополучно привезенной лосятины и закатили два пира — один для рабов, другой для себя. Сгоряча наготовили в два раза больше, чем могли съесть, но это совсем не пугало.
Даже Витька неожиданно для себя подумал — а ему как мужчине, вождю и раненому сделали котлеты даже с дефицитным луком — что жизнь не так и плоха, как ему казалось в последнее время.
— Что с УАЗом? — спросил он.
— Завтра будет готов. Но этот чайнажап ездит пока неплохо. Если никуда особо не соваться — то и ладно.
— Стекол для него нет?
— Валентин обещал из оконных нарезать. Эрзац конечно и открыть будет невозможно, но все-таки.
— Лучше бы не оконное — режется сильно.
— Лучше бы приличную машину завести, а не это дырявое угребище. Там же все в кровище, сейчас тепло станет — запахнет, как пить дать.
— Тогда в город ехать надо, а у нас отец-командир пока не боеспособен — отметила ускользнувший от других факт Вера.
— Значит, я окружаю отца-командира заботой и лаской — твердо намекнула Ира.
Остальные намек поняли правильно, и бабка легонечко улыбнулась, что называется "себе в усы".
После чего принялись прикидывать, что делать первоочередно, что потом. И Вера наконец-то стала записывать пункты на листок бумажки с оглавлением "План".
* * *Как ни странно — выговориться действительно помогает. Не могу сказать, что сильно полегчало, но полегчало. Может быть и потому, что когда говоришь — вынужден строить фразу, это не куски и огрызки мыслей. В итоге получается — когда проговариваешь ситуацию, слепые эмоции превращаются в проверяемые логические построения.
— Продолжим? — осведомляется Бурш.
— Ну, так ведь я все уже изложил вроде.
