Лорел Гамильтон - Арлекин
Если видишь кого-то зимой с расстегнутыми полами, то почти наверняка под полой оружие. Натэниел застегнулся до горла, но на нем была такая же короткая куртка, и мы с ним были оба похожи на участников школьной вечеринки в готском клубе. Неприятно тут было то, что в том же стиле оделся Олаф: черное на черном, кожаная куртка, сапоги. Натэниел был застегнут, Олаф — нет. Мика свое пальто на подкладке перепоясал, и Грэхем тоже кожаную куртку на себе застегнул.
Белая и неукрашенная высилась перед нами церковь. Она всегда мне из-за отсутствия крестов казалась недостроенной. Но туда, где паству составляют вампиры, священные предметы не допускаются.
По широким белым ступеням мы поднялись к двустворчатым дверям. Грэхем настоял, что двери нам откроет он. У меня терпения не было спорить, а Эдуард наверняка не стал, потому что сразу опознал в Грэхеме пушечное мясо. Конечно, живучее пушечное мясо, стойкое, но Грэхем не был вооружен и я в него не влюблена. С точки зрения Эдуарда это определяло, как к нему следует относиться. Если честно, то с моей тоже. Я хотела, чтобы сегодня уцелели все, но если уж придется выбирать, тогда существенно, кого ты любишь, а кого нет. Если ты неспособен признать это открыто сам перед собой, то не суйся под огонь и своих родных тоже держи дома. Вот честно: кого ты будешь спасать? Кем будешь жертвовать?
Мы дали Грэхему распахнуть эти двойные двери настежь, и он даже не пытался укрыться. Стоял, обрамленный светом — темная фигура в электрическом нимбе. Потом с улыбкой обернулся ко мне, будто что хорошее сделал. Я тихо помолилась про себя, чтобы Грэхема сегодня не убили. Да, у нас ожидалась битва метафизическая, без оружия, но есть способы и метафизикой убивать. Я это видела; да блин, я это делала пару раз. Да, противозаконно, если умирает человек. Ладно, мы с вами никому об этом не расскажем.
Натэниел взял меня за левую руку. Он был горячий, горячее, чем должен был, лихорадочно горячим, но пота на ладони не было. Так что не нервы это были, а сила. Она поднималась по моей руке, расходилась волной жара по телу, плясала мурашками по коже. Я даже слегка запнулась на ходу, и Мика подхватил меня под руку, желая помочь, и сила прыгнула от меня к нему — а для него она не была предназначена, тут надо было бы, чтобы с той стороны от меня был Дамиан. Он бы охладил этот жар, а Мика никак и никогда охлаждающей меня магией не владел. И сила нашла единственное в нем, что могла узнать — нашла его зверя. Я видела почти глазами, как его леопард взревел в нем черным пламенем, плеснул собой вверх. Мика со своим зверем умел справляться, но бархатное мурлыканье пробудило мою пантеру — я оказалась меж двух леопардов. И не было оборотней других типов, чтобы отвлечь моих зверей.
— Не сейчас! — почти завопила я.
— Что это? — спросил низкий голос Олафа.
У меня даже не было времени обернуться и посмотреть, не появилось ли что-то новое. Появится — Эдуард этим займется. В него я верила.
Мика сумел оторваться от моей руки, рухнул на колени на ступенях, будто ему было труднее обычного справиться со своим зверем. Еще до полнолуния было далеко, это не должно было быть так трудно.
Грэхем летел к нам, летел пулей, но леопард во мне поднимался быстрее, прорываясь уже через мое тело, и мне надо было охладить этот жар. Я чуть было не потянулась к Жан-Клоду: он вампир, он — прохлада могилы, но на меня он никогда так не действовал, для меня он всегда — страсть. Так, подумать надо.
И я потянулась к другому моему вампиру, к Дамиану. Отчаянно потянулась, мысленно крича: «Спаси меня, спаси нас, уйми этот жар!»
Я почувствовала, как он пошатнулся от моего зова. Кто-то подхватил его под руку, не давая упасть, но моя сила дошла до него, и он сделал, что я требовала: отдал мне свою прохладу, то абсолютное самообладание, которое выработал за многие века службы той, что его создала. Самообладание, которое помогло ему выжить и не выдать себя ни мыслью, ни словом, ни делом, ни взглядом. Это самообладание он отдал мне взмахом холодной стальной воли.
У меня в голове это было отражено видением, будто моя пантера встретила стальную стену на пути. Она зарычала, среагировала как любой уважающий себя леопард среагировал бы на гигантскую стальную стену на лесной тропе: она побежала. Побежала обратно той же дорогой, спрятаться в темном и пустом месте, где ждут во мне все мои звери. Там живет первозданная темнота, какой она была до того, как нашел ее свет, только она внутри меня. Я не объясняю, что видела — иногда просто смотрю.
И тут из дверей донесся чистый, сильный женский голос, и он наполовину сказал, наполовину пропел со странной радостью:
— Начнем же наконец, Жан-Клод, наше состязание, ибо твоя слуга уже нанесла первый удар.
— Это было случайно! — завопила я, но было поздно. Я первая занялась метафизикой.
Либо она не поняла, как я слабо владею некоторыми из своих способностей, либо воспользовалась этим как поводом для начала битвы. И так хреново, и так.
Грэхем предложил мне руку, и я ее взяла — он втащил нас с Натэниелом по ступеням вверх. Его рука была в моей всего лишь рукой, нормальной теплотой живого. Пусть он не был вооружен, пусть не понимал, как надо укрываться, но сейчас никто из бывших со мной не мог бы поднять меня на ноги, не усложнив ситуацию. Я обернулась — Эдуард остановил Олафа ладонью на уровне груди или живота, когда тот хотел прийти мне на помощь. Он посмотрел на меня, и взгляда было достаточно. Им не хватило бы парапсихических умений отличить пробуждение зверей от пробуждения ardeur’а — на этих ранних стадиях точно. Эдуард не хотел, чтобы ardeur перешел на него, и уж точно — чтобы на Олафа. Я отбросила эту мысль в ту же переполненную клетку, куда много мыслей попало за последние часы и дни. Об этом подумаю позже.
Мы бежали по ступеням вверх, Грэхем держал меня за правую руку… но ведь сегодня не придется доставать пистолеты?
43
Мы ввалились в дверь под взглядом сотен обернувшихся к нам лиц — вестибюля здесь не было, мы сразу оказались у всех на виду. Дышали мы с Натэниелом так, будто пробежали милю, только Грэхем рядом со мной был совершенно спокоен. Олаф и Эдуард встали вполоборота по бокам, Мика ходил вокруг нас широкими кругами — все еще боролся со своим зверем? Но я верила, что он справится сам. Приходилось верить, потому что происходило и такое, справиться с чем могла только я.
Пространство за кафедрой превратилось в сцену, и там стояли трое в масках. Те, кто могли быть только Коломбиной и Джованни, стояли слева. Она была элегантна в облегающей версии арлекинского пестрого наряда — ромбы красные, синие, белые, черные и золотые при юбочке, изображающей скромность. Золотую треуголку украшали разноцветные шары, маска оставляла открытыми белый подбородок и красный рот.
