Виктор Куликов - Первый из первых или Дорога с Лысой горы
— Ах, королева! Вашими устами да всех униженных бы защищать! — воскликнул он и поглядел на Масте ра. — А вы что скажете, мой досточтимый мэтр?
Мастер ответил так:
— Мне почему-то кажется, мессир, что праздник для вас не удался… Ведь вы затеяли все это, чтоб доказать Ему, вернее, в который уж раз попытаться доказать, что никто Его не любит так, как вы, что нет у Него слуги, вернее вас… Вы так старались, а в ответ — ни слова…
— Довольно! — оборвал его мессир. — Похоже, вы никак не выйдете из роли творца и судии. А между тем — напрасно. Вернув возлюбленную, вы авторство романа утратили. Ведь вас предупреждали? Но вы решили по-своему. И ваша власть над миром закончилась. Вам больше судьбы чужие не вершить. И уж тем более не выносить вердикты. Простите, но вы сами свое определили место… Три дня вы находились на вершине. На самой-самой. И могли б остаться, но… Для этого вам следовало перестать быть самим собой. Вы не захотели. Ну что ж, теперь у вас одна дорога. Назад, в ваш милый домик, по стенам увитый виноградом, где вечный вечер, где не тают свечи, и ноктюрны Шопена навевают сон… К вам будут наведываться призраки былого. Вы, сидя в кресле, в старом колпаке, станете воспоминанья перебирать, как четки. А рядом — возлюбленная с тихими словами о том, как гениальны вы. И взгляд ее так нежен… Другие о таком не смеют и мечтать. А вы… Посмотрим, как после раздолья недосягаемой вершины вам понравится непробиваемый и неподвижный уют…
— Нам вместе хорошо везде! — за Мастера вступилась Маргарита.
Мессир с покорным видом развел руками:
— Не сомневаюсь. С вами, королева, не может плохо быть! Так зачем же тянуть? Не тратьте время. Возвра щайтесь! Прощайте. Только… Боюсь, я не могу сказать вам «прощайте» навсегда… Маэстро! Сыграйте расставанье!
Скрипач кивнул, смычок взлетел, и следом, к звездам, взлетела мелодия, от которой Большая Медведица, взмахнув хвостом, сползла стремительно за горизонт. Остальные звезды ослепли. Разом. Мир провалился во тьму. Оглохнув. Казалось, навсегда… Но постепенно, постепенно свет наступал. Тьма таяла. А тишину развеял ветер, лохмативший терновника кусты.
Мастеру и Маргарите Николавне открылись мшистый каменистый мостик, шептавший вечные слова, под ним ручей, песчаная дорога, домик с венецианским окном.
— Все кончилось, как сон, — сказала Маргарита Николавна.
Мастер ответил вздохом. Тоскующим? Так показалось Маргарите Николавне… Кусты терновника, мшистый мостик — все это там. А здесь, в Твери, с крыши башни, под звуки неустающей скрипки, мессир смотрел кипевший фейерверк.
Когда угасла очередная гроздь его, мессир позвал:
— Поцелуев, любезный, где вы?
— Не очень далеко от вас, — ответил тот, мгновенно очутившись за спиной мессира.
— Бы говорили, будто у вас какие-то здесь есть дела? — не оборачиваясь спросил мессир. — Какие? Они не связаны с вашим новым перстнем?
Весь заджинсованный склонился в почтительном поклоне:
— Вы, как всегда, правы, мой повелитель. Мне от Афрания в наследство достался перстень…
— В наследство? — покачал с сомненьем головой мессир. — Афраний оставил завещанье?
— Ну разумеется! — и Поцелуев поднял в руке тугой, с печатью свиток. — Все честь по чести, я клянусь!.. Отныне этот перстень наш.
— Прекрасно, — сказал мессир. — Обычно подделки ваши от подлинников неотличимы… Подумаем, что с этим перстнем сделать… Ну а какие же проблемы у вас возникли в связи с наследством?
Свиток в руке у Поцелуева рассыпался, но заджинсованный на это внимания не обратил.
— Проблемы? Никаких, — заверил он мессира. — Так, дело пустяковое. Позвольте мне на минутку отлучиться. Я быстренько в горсад слетаю и тут же вернусь.
— Вы так не любите, когда торговцы разбавляют пиво?
— Ужасно не люблю!
— Считаете, за это надо наказывать? — не унимался мессир.
— Как за самый страшный грех, — ответствовал покорно Поцелуев.
Мессир вздохнул:
— Вообще-то, не наше с вами дело наказывать за грехи. Но если речь идет о пиве… Н-да, с пивом шутить нельзя! Летите и возвращайтесь побыстрее. Нам пора.
— Я помню. Я сейчас. Один момент! — и звонко хлопнув в ладони, Поцелуев с крыши сгинул, образовавшись в городском саду, у всем тверичанам известного общественного туалета, войдя в который, иностранцы дохли, как мухи. Если не лишались сознанья на подступах к нему.
Образовавшись у туалета, Поцелуев проследил за тем, как в него походкой торопливой вошел товарищ в белом колпаке и фартуке таком же. При ближайшем рассмотренье в нем можно было узнать экс-главного редактора газеты «За». Теперь он в горсаду из бочки пивом торговал…
Лишь только, значит, бывший редактор присел, спустив штаны, в кабинке, как перед ним возник суровый Поцелуев и процедил бесстрастно:
— Ты помнишь, тебя предупреждали, что пиво разбавлять нельзя?
— Я… Я…
— Ты помнишь! — как расписался Поцелуев. — Но разбавляешь… Значит, ты заслужил ту кару, которая тебя сейчас настигнет. Прощай, урод!
После этих слов, все с тем же суровым выраженьем на лице, Поцелуев с размаху ударил экс-редактора по голове железным кулаком. Тот охнул, крякнул и… провалился в туалетное очко. Да со свистом. Как в пропасть. Крик, липкий всхлюп!.. Но кто же их мог расслышать средь взрывов фейерверка и в гомоне толпы?
От экс-редактора в кабинке туалета остался быстро набухавший грязью, местами еще белый колпак…
— Я — все! — сообщил довольный Поцелуев, возвратившись на крышу.
— Прекрасно, — мессир, крутнувшись на каблуках и руки на груди скрестив, смотрел на скрипача, который теперь рождал порыв горячей страсти. — Маэстро! Благодарю вас. Как жаль, что в этом мире нет ничего, чем было бы достойно вас наградить… Могу лишь пообещать, что никогда вы не испытаете бессилья перед вашей скрипкой и страха перед нотоносцем. Вперед, маэстро! Вы свободны…
Так и непереставший играть скрипач мессиру улыбнулся, поклонился и с крыши шагнул в ночную тьму. Но своевольные пассажи скрипки кружили над крышей еще некоторое время без скрипача.
— Теперь и нам пора, — сказал мессир.
Поцелуев и Соринос в шляпе встали подле него. Раздался громовой раскат. Из тучи, опускавшейся на крышу, мир ослепила молния. Еще! Еще!
Дом в страхе присел и закачался. Но туча, едва коснувшись башни, помчалась тут же вверх и быстро растворилась в небе, средь звезд.
Над домом стало тихо…
А в городском саду толпа все так же с восторгом детским приветствовала ревом каждый новый взрыв фейерверка. И прижимала к парапету Дикообразцева и Анну.
Одеты оба были в поношенные одежды странников. Он — с посохом к тому же и катомкой, она — с неполной флягою воды. Но их одеянье никого не удивляло. Вокруг в толпе достаточно бродило людей как с карнавала или как с киносъемок. Поэтому и Дикообразцев с Анной вниманья лишнего не привлекали. Зато они смотрели вокруг внимательно. А потому единственными среди тысяч стоявших на набережной различили женскую фигурку в белом балахоне, которая пробралась на Старый волжский мост и, поднырнув под металлические перила, как окаменела с внешней стороны моста.
