Гильермо дель Торо - Закат
Из здания атомной станции на свет дня первым вышел Гус, Анхель хромал следом. Свет дня был мутным, тусклым, хмурым. Свет последнего дня.
В интервалах между настойчивыми гудками тревоги Гус слышал только мертвую тишину — генераторы больше не работали. Казалось, в воздухе присутствовал какой-то низковольтный зуд, словно атмосфера была перенасыщена статическим электричеством, но, скорее всего, дело было в самом Гусе: он просто предчувствовал то, что должно было произойти.
Вдруг воздух прорезал знакомый звук. Вертолет. Гус поискал глазами огни и увидел, что вертушка кружит за столбами пара, исходящими от градирен. Он знал, что это не может быть подмога. Должно быть, экипаж подают для Владыки, сообразил Гус, чтобы эта тварь могла выскочить отсюда и не свариться со всем остальным Лонг-Айлендом.
Гус направился к грузовику национальной гвардии. Он с самого начала заприметил в кузове «Стингер», но тогда ему нужно было лишь стрелковое оружие. Для «Стингера» же требовалась особая причина.
Гус вытащил ПЗРК из кузова и дважды проверил, чтобы пусковой контейнер смотрел в нужную сторону. «Стингер» был прекрасно сбалансирован, хорошо сидел на плече и оказался удивительно легким для переносного зенитного ракетного комплекса, каких-нибудь пятнадцать килограммов, вряд ли больше. Гус промчался мимо хромающего Анхеля к углу здания. Вертушка была уже довольно низко, она собиралась садиться на широкий участок территории станции, свободный от деревьев и строений.
Спусковой крючок нашелся быстро, с прицелом тоже было все понятно. Гус посмотрел сквозь прицельное устройство. Как только головка самонаведения захватила тепло вертолетного выхлопа, она издала высокий звуковой сигнал, похожий на свисток. Гус нажал на спусковой крючок, и стартовый ускоритель выбросил ракету из контейнера. Затем ускоритель отделился, заработал маршевый двигатель, и «Стингер» помчался к вертолету, словно султан дыма, скользящий по веревочке.
На вертолете так и не поняли, что их ждет. Ракета поразила вертушку в нескольких сотнях метров над землей. Взрыв перевернул летательный аппарат, и он, бешено вращаясь, рухнул среди дальних деревьев.
Гус отшвырнул пустой контейнер. Выстрел был хорош. И взрыв тоже. Его свет будет озарять им путь к воде — к проливу Лонг-Айленд. Водный путь был самой быстрой и безопасной дорогой домой.
Именно это Гус и сказал Анхелю, но тут же по выражению лица старого драчуна, на котором играли отблески далекого пламени, понял: что-то изменилось.
— Я остаюсь, — сказал Анхель.
Гус попробовал объяснить рестлеру то, что он и сам понимал довольно смутно.
— Вся эта поляна скоро взлетит на воздух. Атомная бомба как-никак.
— Я не могу бросить драку и сделать ноги. — Анхель коснулся своего колена, показывая, что говорит не только в переносном, но и в буквальном смысле. — К тому же я бывал в таких местах.
— В таких местах, как это?!
— Ну, в моих фильмах. Я знаю, как бывает в конце. Злодей встречается лицом к лицу с правильным парнем, и кажется, что все, нашему кранты.
— Анхель… — сказал Гус. Им нужно было убираться отсюда.
— Сначала наш проигрывает, а потом обязательно побеждает — но только в самую последнюю минуту.
Гус уже заметил, что в последнее время бывший рестлер стал очень рассеянным, и рассеянность эта только нарастала. Тяжелые бои с вампирами, осадное положение, в котором оказались Гус и его братия, измучили Анхеля; мысли его путались, а глаза отказывались видеть реальную перспективу.
— Здесь — не победишь. Тем более такую тварь, как эта.
Анхель глубоко залез рукой в передний карман брюк и вытащил какую-то тряпицу, свернутую рулоном.
Ловко нацепив ее на голову, он развернул рулон, и на его лицо опустилась серебряная маска с прорезями для глаз и рта.
— Ты ехай, — сказал Анхель. — Давай на остров, к доктору. Делай так, как сказал тебе старик. Я? Он про меня ничего не сказал. Нету у него для меня плана. Так что я остаюсь. Драться буду.
Гус усмехнулся. Ему нравилась храбрость этого сумасшедшего мексиканца. И он впервые — действительно впервые за все время — понял Анхеля. Гус понял все — силу, отвагу, смелость этого старика. Ребенком Гус пересмотрел по телевизору все фильмы с участием рестлера. По выходным их показывали бесконечным циклом. А теперь он стоял рядом с этим героем.
— Какое все же ебаное место этот мир, правда? — Гус с горечью взглянул на рестлера.
Анхель кивнул.
— Но другого места у нас нет, — сказал он.
Гус почувствовал прилив необыкновенной любви к своему несчастному, затраханному соотечественнику. Идолу его детских телевизионных бдений. Глаза Гуса наполнились слезами. Он положил руки на плечи стоявшего перед ним гиганта и воскликнул:
— Ке вива эль Анхель де Плата, кулерос![27]
Анхель утвердительно качнул головой.
— Ке вива!
С этими словами Серебряный Ангел повернулся и, прихрамывая, направился к обреченной атомной станции.
В Главном щите аварийные огни полыхали вовсю, но гудки сирены, надрывавшейся снаружи, здесь слышались довольно слабо. Приборы на панели управления бешено мигали, взывая, чтобы человеческие руки наконец-то взялись за дело.
Сетракян стоял на коленях неподалеку от неподвижного тела Айххорста.
Голова Айххорста закатилась почти в самый угол. Стекло одного из карманных зеркалец Сетракяна треснуло, и он использовал серебряную подложку, чтобы давить кровяных червей, которые стремились до него добраться. Другой рукой Сетракян пытался собрать свои сердечные таблетки, но его шишковатые пальцы и артритические суставы никак не хотели подчиняться, и собрать пальцы в щепотку ему не удавалось.
Внезапно Сетракян осознал, что в зале есть еще кто-то — кто-то, чье присутствие словно еще больше зарядило и без того наэлектризованную атмосферу помещения. Никаких клубов дыма, никаких громовых раскатов — воздействие было чисто ментальное, но оно оказалось куда сильнее любых сценических эффектов. Сетракяну не нужно было поднимать голову, чтобы понять: явился Владыка, — и все же он перевел взгляд с пола на эту зловещую фигуру, охватив ее всю — от кромки темного плаща до властного, высокомерного лица.
Верхний слой плоти этой жуткой твари осыпался почти полностью, обнажив подкожу. Лишь несколько лоскутков испепеленной солнцем дермы чудом держались на своих местах. Перед Сетракяном стояло багрово-огненное чудовище, кое-где заляпанное пятнами черной грязи. Глаза твари неистово пламенели, источая самый кровавый из всех оттенков красного. Поверхность плоти ходила рябью от циркулирующих под ней червей — казалось, то дергались и извивались ожившие нервы монстра, сами по себе охваченные безумием.
